Боже, храни мое дитя

– Ах, да, кольцо для большого пальца… и мундштук. Инструменты у нас там, в задней комнате. Идемте.

И они прошли в заднюю комнату. Стены там были сплошь увешаны гитарами и разнообразными духовыми инструментами, а на покрытом скатертью столе лежало множество металлических деталей. За столом работал какой-то мужчина. Когда они вошли, он поднял голову, оторвавшись от непонятной штуковины, которую изучал в лупу, и внимательно посмотрел сперва на Брайд, а потом на квитанцию. Затем встал, подошел к шкафу и вытащил оттуда трубу, завернутую в пурпурную ткань.

– Он, правда, не сказал, что кольцо должно быть из розового дерева, – заявил мастер, – но я ему все-таки поставил именно такое. – Он – парень привередливый и по-настоящему в инструментах разбирается.

Брайд взяла трубу, думая только о том, что понятия не имела об этом инструменте. Ей даже в голову не приходило, что у Букера есть труба и он на ней играет! Она ни разу не поинтересовалась, откуда у него над верхней губой эта странная темная ямка! Девушка вручила Сэлли требуемую сумму.

– А вообще он очень приятный и умный для провинциального парнишки, – прибавил между тем мастер.

– Почему вы называете его «провинциальным парнишкой»? – Брайд нахмурилась. – Он вовсе не из провинции. Он живет здесь.

– Да? А мне говорил, что родом из какого-то заштатного северного городишки, – сказал Сэлли.

– Виски, – заметил мастер.

– Вы это о чем? – удивилась Брайд.

– Забавное название, правда? Разве можно забыть город, носящий название Виски? Никогда!

И оба, всхрапывая от смеха, принялись вспоминать другие примечательные названия: Интеркорс[16] в Пенсильвании; Ноунейм[17] в Колорадо; Хелл[18] в Мичигане; Элефант Бютт

[19] в Нью-Мехико; Пиг[20] в Кентукки; Тайтуод[21] в Миссури. Наконец они выдохлись и, устав веселиться, вновь обратили внимание на клиентку.

– Вот смотрите, – сказал Сэлли, листая свой «Ролодекс», – раньше он давал нам совсем другой адрес… Ага! Вот: некто Олив. К. Виски, Калифорния.

– А что, названия улицы нет?

– Ну-ну, детка! Неужели вы думаете, что в городишке, который называется Виски, могут быть улицы? – Сэлли явно наслаждался возможностью развлечься и подольше задержать у себя эту хорошенькую темнокожую девушку. – В лучшем случае – оленьи тропы.

Брайд быстро вышла из магазина и столь же быстро поняла, что свободных такси нет и быть не может. Пришлось вернуться назад и попросить Сэлли вызвать ей машину по телефону.

София

Наверное, я должна была бы предаваться скорби. Инспектору, который за мной присматривает, позвонил мой отец и сообщил, что мама умерла. Заранее предположив, что уж на похороны-то инспектор меня отпустит, я сразу же попросила на работе аванс, чтобы купить билет на самолет, иначе я бы домой не успела. Я помнила каждый дюйм той церкви, где должно было происходить отпевание. Деревянные подставки для Библии на спинках молельных скамей; зеленоватый свет из окна над головой преподобного отца Уокера. И запахи – духи, табак, еще что-то. Возможно, аромат благочестия. И себя там я помнила – такую чистенькую, с прямой спиной, как после длительного стояния в углу нашей столовой, куда меня в наказание ставила мама. Рисунок на тех синих с белым обоях я в итоге знала куда лучше, чем собственное лицо. Там были нарисованы розы, сирень, клематис – всё разнообразных оттенков синего на снежно-белом фоне. В этом углу я иной раз проводила по два часа подряд, и все это время мама тихо упрекала меня за что-то – я уж теперь и не помню за что, да и тогда толком не понимала, чем так провинилась. Возможно, я по малости лет просто случайно описалась, а может, затеяла «неприличную» возню с сыном соседа, пытаясь выяснить, кто сильнее? Вообще-то я просто дождаться не могла, когда, наконец, смогу вырваться из маминого дома, а потому и выскочила замуж за первого, кто сделал мне предложение. Но два года брака с этим человеком оказались точно такими же: подчинение, покорность, молчание; в общем, тот же сине-белый угол, только чуть большего размера. Преподавание, занятия с детьми – вот моя единственная отдушина в то время. И единственное удовольствие.

Впрочем, надо признать: именно мамины правила, ее строгая дисциплина и помогли мне выжить в «Декагоне». Мне удавалось держать себя в руках вплоть до того самого дня, когда я впервые вышла на свободу. Именно тогда я, совершенно потеряв самообладание, до полусмерти избила чернокожую девчонку, которая свидетельствовала против меня в суде. Я била ее и ногами, и кулаками, и, как ни странно, это подарило мне куда более ощутимое чувство свободы, чем получение УДО. Я избивала ее, и мне казалось, что я с наслаждением рву в клочки те проклятые бело-синие обои, возвращаю полученные мною пощечины и затрещины, изгоняю из своей жизни того дьявола, которого так хорошо знала моя мать.