Боже, храни мое дитя

Воздух был насквозь пропитан музыкой, и благодаря этой особой атмосфере нарушились все правила приличия, ослабли телесные запреты; сексуальная щедрость изливалась подобно густым сливкам; так что Букер воспринял как нечто совершенно естественное желание обвить руками талию своей Галатеи. Мало того, этот жест был попросту неизбежен. А она не отстранилась, и они танцевали, танцевали, танцевали… Когда музыка смолкла, девушка повернулась к нему и одарила той самой радостной беспечной улыбкой, которую он все время вспоминал. Он спросил, как ее зовут, и она ответила:

– Брайд.

«Ах-ты-боже-мой-черт-меня-побери-совсем!» – прошептал он себе под нос.

* * *

И с самого начала все у них получалось просто изумительно – спокойный, изысканный секс, при этом достаточно продолжительный, то есть как раз такой, какой и был необходим Букеру, так что он порой сознательно несколько вечеров подряд предавался воздержанию, чтобы потом, вернувшись в ее постель, заново пережить незабываемые ощущения. Да и сами их отношения были поистине безупречными. Особенно Букеру нравилось то, что Брайд не слишком интересуется его личной жизнью и ни во что не сует нос – в отличие от Фелисити. Брайд была сногсшибательно красива, легка в общении, ей каждый день было чем заняться, и она вовсе не требовала, чтобы Букер постоянно находился при ней. Ее любовь к себе и собственной внешности пребывала в полном согласии с той особой средой, в которой она существовала, и с деятельностью той косметической компании, в которой она успешно трудилась; ее жизнь казалась ему зеркальным отражением его жизни. Когда Брайд весело рассказывала ему о сослуживцах, или о новой продукции, или о рынках сбыта, он видел только ее глаза, чарующе прекрасные и столь выразительные, что они говорили куда больше простых слов. Да, у нее действительно говорящие глаза, думал он, наслаждаясь музыкой ее голоса. Каждая ее черта – высокие выступающие скулы, зовущий рот, изящные нос, лоб и подбородок, потрясающие глаза, – была подчеркнута иссиня-черной, точно полуночное небо, кожей, делавшей ее облик поистине изысканным, вызывающим эстетический восторг. Лежал ли Букер на спине, наслаждаясь тяжестью распластанного на нем тела своей возлюбленной, или сам возвышался над нею, или просто нежно обнимал ее – именно полночный цвет ее кожи вызывал у него наибольшее возбуждение. Ему казалось, что он не только держит в своих объятьях царицу-ночь, но и обладает ею. А если и этого было недостаточно, он всегда мог заглянуть в глаза Брайд и увидеть в них свет звезд. Ему нравилось ее невинное, как бы немного рассеянное чувство юмора. Он хохотал во все горло, когда она, никогда не прибегавшая к макияжу, хотя ее работа и была полностью связана с косметикой, просила его помочь ей выбрать самый победоносный оттенок губной помады. Его восхищало и умиляло настойчивое желание Брайд носить исключительно белую одежду. Ему не хотелось даже в самой малой степени делить ее с другими, а потому у него редко возникало желание посетить какой-нибудь клуб. Но все же и ему трудно было устоять перед соблазном, когда он представлял себе, как будет танцевать с ней в полутемном зале под песни Майкла Джексона или вопли Джеймса Брауна. Они оба просто таяли от любви, прижимаясь друг к другу в толпе танцующих. Короче, ей Букер ни в чем не мог отказать. Он не соглашался только сопровождать Брайд, когда она собиралась «пробежаться по магазинам».

Время от времени Брайд, правда, впадала в уныние, что было весьма странно для потрясающе успешной деловой женщины, вроде бы полностью владеющей собой, и начинала признаваться Букеру в каких-то своих недостатках или говорила о тех болезненных воспоминаниях, что были связаны с ее детством. И он, прекрасно понимая, как долго гноятся в душе раны, нанесенные в далеком детстве, но никогда не заживающие, старался ее утешить, скрывая бешеную ярость, которая охватывала его при одной лишь мысли о том, что кто-то мог сделать ей больно.

С матерью у Брайд были весьма сложные отношения, а с отцом, который когда-то самым гнусным образом их бросил, и вовсе никаких отношений не было, так что она, как и сам Букер, чувствовала себя свободной от семейных уз. В этом мире их было только двое, и в их жизнь все реже и реже вмешивался кто-то из коллег Брайд, если, конечно, не считать эту ее несносную псевдоподругу Бруклин. Иногда днем по уик-эндам Букер играл вместе с Фрименом и Майклом, но все чаще он и Брайд с утра пораньше отравлялись загорать на пляж и великолепно проводили там время, а прохладными вечерами гуляли в парке, держась за руки и предвкушая ту сексуальную хореографию, которой займутся, едва переступив порог квартиры. Оставаясь трезвыми, как священники, и творчески активными, как сам дьявол, они словно заново изобретали секс. Во всяком случае, так казалось им самим.