Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

На неэффективность собрания депутатов в решении вопросов о законодательстве указывал и Ширли. «Если бы даже императрица была одним из великих гениев, созданных для просвещения мира, – писал он в депеше от 28 февраля 1768 г., – возможно ли бы было для России надеяться в будущем на управление справедливыми, равными и прочными законами». Примечательно, что причину в неэффективности российских законов, даже, если бы они были доведены до совершенства, дипломат усматривал а отсутствии в России «почтенных и бескорыстных чиновников», а также подданных императрицы, которые, хотя и «считают себя … мудрыми и сильными, … в действительности … находятся на таком далеком расстоянии от счастливого положения некоторых европейских народов». Хотя Ширли признавал, что влияние русских велико, но считал, что «блеск их могущества» не продлится вечно822

. Англичанин не видел перспектив для роста могущества и процветания России из-за деспотической власти верховного правителя, невозможности создания представительного учреждения по английскому образцу, коррупции чиновников, а также «неевропейского» характера самого народа.

Важное место характеристикам императрицы и ее ближайшего окружения уделял Роберт Ганнинг. Его первые впечатления о Екатерине II были нелицеприятными. В послании госсекретарю Саффолку от 28 июля 1772 г. он утверждал: императрица далеко не популярна в своей стране и даже не стремится к этому; «она нисколько не любит своего народа и не приобрела его любви». Екатериной II движет исключительно «безграничное желание славы», достижение которой служит для нее целью, «гораздо выше истинного блага страны, ею управляемой».

Подобные заключения Ганнинг делал на основании анализа деятельности Екатерины. «Она предпринимает огромные общественные работы, основывает коллегии и академии в широких размерах и ценою крупных расходов, а между тем не доводит ни одного из этих учреждений до … совершенства и даже не оканчивает постройку зданий, предназначенных для них. Несомненно, – продолжал посол, – что таким образом растрачиваются громадные суммы, принося стране лишь весьма малую долю истинной пользы, но с другой стороны, несомненно и то, что этого достаточно для распространения славы этих учреждений между иностранцами, которые … не имеют случая следить за дальнейшим их развитием и результатом»823

.

Политическая деятельность императрицы, на взгляд посла, также страдает от ее слабостей, что позволило королю Пруссии «с обычной ему хитростью и ловкостью направлять эту деятельность к собственной выгоде». Не будь этой слабости, полагал Ганнинг, «личность ее действительно являлась бы … необыкновенной, ибо немного таких задач, которые по замыслу были бы выше ее ума, по исполнению выше ее способностей»824

.

Дипломат обратил внимание на непопулярность в обществе «любимца» императрицы – Григория Орлова. «Мне говорили, – утверждал Ганнинг, – что он одарен некоторыми привлекательными качествами, но не отличается ничем особенным, неосторожен и замечательно рассеян, часто уезжает от императрицы на охоту и другие удовольствия, менее совместные с его отношениями к ней, которые весьма серьезны и плодом которых служат трое … детей». Дети находятся в доме под надзором бывшего камердинера императрицы, недавно возвышенного до звания камергера. Екатерина иногда видится с детьми, хотя и не часто. «Почти все предполагают, – продолжал дипломат, – что они обвенчались частным образом до коронации, и что она убеждала Панина согласиться лишь на обнародование этого брака, а не на новую церемонию»825.

Посол утверждал, что Екатерина пыталась привлечь Григория Орлова к управлению государством. Для этой цели она ввела его в Совет, хотя, по мнению Ганнинга, он и подает свое мнение в качестве его члена, но «все им высказываемое предварительно внушается ему императрицей». Дипломат полагал, что Екатерина «желала и намеревалась образовать» своего фаворита, чтобы занять его делами, а в случае успеха даже доверить ему министерство иностранных дел. Однако «совершенное отсутствие в нем трудолюбия» заставило ее отказаться от этой мысли. Брат Григория Алексей, у которого «больше энергии, предприимчивости и честолюбия», подмечал Ганнинг, часто уговаривает Григория принять более деятельное участие в управлении; но потому ли, что тот считает это «несовместным с собственной безопасностью, или боится отказаться от покойной жизни», но до сих пор он уклонялся от этого826.