Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

В одном из донесений в Лондон Гаррис сообщал о впечатлениях о первом приеме у Екатерины II. «Я уже был приготовлен к торжественности и великолепию здешнего двора,– писал он Саффолку, – но действительность превзошла все мои ожидания; прибавьте к этому полнейший порядок и строгое соблюдение этикета. Сама императрица обладает в высшей степени умением ласково снисходить ко всякому, кого удостаивает разговором, нимало не теряя при этом своего достоинства. Характер ее отражается во всей администрации; и хотя ей беспрекословно повинуются, но она ввела в управление мягкость, неизвестную стране до ее царствования»433.

После первой аудиенции Гаррис несколько раз бывал при дворе, отмечая, что всякий раз императрица отличала его своим вниманием. Посол сетовал, что досадное недоразумение помешало ему представить императрице своих супругу и сестру из-за того, что весь их гардероб погиб «вследствие нерадения капитана, на корабле которого пришли сундуки». Подобная потеря «весьма чувствительна в стране, где предметы такого рода дороги и редки, – заключал Гаррис, – особенно же в минуту, когда праздники по случаю рождения великого князя Александра Павловича, усиливают требования на этот товар»434.

Получив из Лондона депешу, посол отправил 30 января 1778 г. ответ, в котором конкретизировал порученное ему задание. «Если я не ошибаюсь, – писал он, – смысл данного мне предписания был таков: узнать при здешнем дворе, насколько он расположен к заключению с нами наступательного и оборонительного союза. Если бы это расположение оказалось благоприятным, мне следовало бы вступить в переговоры по этому делу; в противном же случае надо было уклониться от этого предмета, не оставив дурного впечатления и не допустив возникновения вредных последствий от благих намерений»435

.

К исполнению задания Гаррис приступил немедленно. Посол прекрасно понимал, что при дворе никто, кроме главы внешнеполитического ведомства Н.И. Панина, «не имеет перед императрицей голоса в рассуждениях об иностранных делах», а потому решил незамедлительно установить с ним доверительные отношения. И это ему удалось. «Ко мне он вежлив до крайности, – писал Гаррис о Панине, – и в доме его я постоянно нахожу самый радушный прием»436. Примечательно, что поначалу посол был самого высокого мнения о графе Панине. «Прекрасное сердце, великое тщеславие и чрезвычайная беспечность составляют отличительные черты его. Кроме того, он … желает казаться прямым и откровенным, а при рассуждении о делах тщетно стремится принять на себя все достоинство, подобающе главному министру страны … Я не отдал бы ему должной справедливости, – заключал Гаррис, – если бы забыл упомянуть, что он недоступен для подкупа, и что везде, где ему случается действовать одному, поступки его безукоризненно честны»

437. Забегая вперед, заметим, что свое мнение о графе Панине британский посол резко изменил, когда столкнулся с твердой и неуступчивой позицией министра в отстаивании интересов Российского государства.

26 января 1778 г. Гаррис известил Саффолка о том, что уже дважды говорил с графом Паниным, причем «коснулся предмета со всевозможной осторожностью, … с должной откровенностью и убеждением». Однако Панин, по мнению посла, «оказался нисколько не приготовленным к такому объяснению». Очевидно, это удивило его, но затем он поинтересовался, имеет ли Гаррис на этот счет какие-нибудь предложения. «Наша взаимная честь и наши взаимные выгоды – вот предполагаемые великие цели, – отвечал посол. – Приняв во внимание настоящее критическое положение обеих империй … нетрудно будет начертать общие условия договора»438

. Граф выслушал дипломата с большим вниманием и пообещал передать сказанное им императрице при первой возможности.

Спустя три дня, Гаррис получил ответ от императрицы, который был ему зачитан Паниным. В депеше Саффолку Гаррис сообщал, что по утверждению графа, Екатерина «очень чувствительно» отнеслась к подобному доказательству дружбы короля, и что ее личное уважение к особе Его Величества, также как и расположение к английскому народу, оставались неизменными. Императрица сознавала, что выгоды обеих держав в отношении торговли и политики были «так тесно связаны между собой, что нельзя было нанести удара величию одной из них без того, чтобы и другая не пострадала»439. Поэтому она не может отказаться от предполагаемого союза, но условия, на которых он будет заключен, нуждаются в уточнении. Екатерина настаивала на том, чтобы англичане представили проект условий оборонительного союза, подчеркивая, что речь может идти исключительно об оборонительном, но никак не о наступательном союзе. Само слово «наступательный», по утверждению Панина, внушало императрице «отвращение»440. От себя граф добавил, что интересы Англии и России тесно связаны между собой, но он опасается, как бы предполагаемый союз не навредил Северной системе, инициатором которой он являлся. Посол заверил Панина, что известит свое руководство о его мнении.