Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

В это время Гаррис озаботился тем, чтобы извлечь преимущества из-за разногласий, которые он усматривал в отношениях между Паниным и его государыней. Начавшаяся война с Испанией означала, что помощь России становилась жизненно важной для англичан. Не имея каких-либо инструкций из Лондона, Гаррис решил действовать самостоятельно, надеясь, что его действия будут способствовать изменению хода войны. 28 июля 1779 г. Гаррису удалось переговорить с Потемкиным, что называется, на ходу, в прихожей императрицы. «Я сказал ему, что наступила минута для России занять первое место в Европе; что одна только Россия способна выполнить эту роль, и один только он способен руководить ее действиями», – извещал посол свое руководство461

. Гаррис обращал внимание на затруднительное положение, в котором оказалась Англия в окружении врагов, и призывал императрицу не относиться равнодушно к этой войне.

Спустя неделю Гаррис был приглашен князем Потемкиным на дачу, принадлежавшую его племяннику, где присутствовали только члены семейства и лица, подчиненные ему. Посол извещал своего шефа о состоявшемся с ним разговоре: «Мы рассуждали весьма подробно, как о критическом положении, в котором находится Англия, так и о влиянии, которое последствия настоящей войны неминуемо должны оказать на все политическое равновесие Европы, и, наконец, о самых действительных средствах, могущих предупредить возникновение всеобщего беспорядка»462

. Поскольку Гаррис был уверен, что при существующих обстоятельствах предложение союза российской стороной будет отвергнуто, а просьба насчет помощи имела бы «просительный и униженный характер», то он решил просить императрицу издать декларацию для Бурбонов (представители династии, правившей во Франции и Испании – Т.Л.

), призывая их отказаться от войны. Свою декларацию Екатерина должна была подтвердить «вооружением всех своих морских сил»463

. Чтобы добиться ответа от императрицы, послу требовалась частная аудиенция. Потемкин пообещал оказать ему содействие в организации личной встречи с Екатериной.

Прошло почти две недели, прежде чем Гаррис был допущен к императрице. Посол отмечал, что вследствие близости его дачи к Петергофу, он почти ежедневно «имел честь видеть Ее Императорское Величество», и ему доставляло особое удовольствие слышать, как Екатерина «выражала величайшее любопытство насчет известий из Англии». 22 июля 1779 г. на маскараде, устроенном по случаю именин великой княгини, после завершения карточной игры с императрицей, в которой принимал участие и Гаррис, его пригласили в ее покои. «Императрица заставила меня сесть, сама начала разговор, высказав, что после ее собственных дел наши были ей всего ближе к сердцу; что в последнее время они весьма серьезно занимали ее внимание; что она была готова выслушать все, что я хотел сказать ей по этому поводу, и что она будет счастлива, если я сумею устранить те препятствия, которые представляются ее уму всякий раз, как он составляет план, имеющий целью нашу пользу, – пересказывал Гаррис свой разговор с императрицей госсекретарю. – Я сказал ей, что вследствие полного убеждения, что я говорю с самым могущественным и лучшим другом Англии, я осмелюсь высказать свои мысли весьма откровенно»464.

Ободренный теплым приемом со стороны императрицы, Гаррис объяснил, что из-за амбиций Франции и Испании остальная Европа может быть втянута в войну. Он обращал внимание на опасность игнорировать превосходство Британии и просил ее привести доказательства дружеского расположения со стороны России. Екатерина поинтересовалась у Гарриса, какие конкретные предложения он собирается озвучить. Посол оказался в затруднительном положении, поскольку данные ему инструкции требовали ожидания, пока Россия первая не возобновит предложения о союзе. Он заявил, что если императрица готова его выслушать, он озвучит эти предложения. Но поскольку он считал, что подобные предложения еще не время обнародовать, то предлагал составить декларацию для дворов Мадрида и Версаля.