Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

И. де Мадариага обращала внимание также на тот факт, что в европейском общественном мнении господствовало убеждение, будто бы императрица, издавая декларацию, не понимала ее сути. Одни утверждали, что Екатерина была несведуща в законах международного морского права и правилах торговли; другие говорили, что, вооружая свой флот, она намеревалась отблагодарить Британию, но не желала изменять свою политику. Де Мадариага не разделяла обе точки зрения. «Трудно поверить, – писала она, – в то, что Екатерина, немало часов посвятившая штудированию соответствующей литературы еще в бытность свою великой княгиней, читавшая труды Блекстона и Монтескье … и газеты … в которых эти принципы постоянно обсуждались ее министрами при этих дворах, не разбиралась в законодательном, политическом и экономическом значении принципа “свободные суда – свободные товары”»501

.

Между тем обращение Екатерины с британским послом по-прежнему оставалась дружелюбным. Она пожертвовала одну тыс. руб. в ознаменование победы Роднея над испанцами, устроив по этому поводу великолепный бал, и пригласила Гарриса «разделить ее скромную трапезу». В письме от 19 февраля 1780 г. Гаррис писал графу Нессельроде-отцу: «Здешнее мое пребывание для меня чрезвычайно приятно и интересно; ни недавняя кончина батюшки, никакие другие домашние обстоятельства не понудят меня оставить это место»502

.

После обнародования декларации Гаррис полагал «весьма вероятным», что «настоящее вооружение окончится союзом» России с Великобританией. Однако императрица по-прежнему отказывалась заключить союз, предпочитая придерживаться строгого нейтралитета. В апреле 1780 г. Гаррис получил из Лондона депешу, в которой Стормонт поручал ему на время остановить переговоры о союзе, поскольку не видел возможности «с успехом продвинуться ни на шаг». «Достоинство короля не допускает его просить о союзе», констатировал министр, тем более что «особенная настоятельность» одной стороны возбуждает подозрение в ее особой заинтересованности в решении дела503

.

Однако Гаррис не терял надежды на благополучный исход своего поручения, полагаясь на поддержку князя Потемкина. Но вскоре его мнение о фаворите Екатерины изменилось. Посол стал подозревать князя в том, что тот ведет с ним двойную игру, и что он подкуплен противниками Англии, прежде всего Пруссией. Гаррис решил использовать аналогичное средство и просил лорда Стормонта дать разрешение на подкуп Потемкина. «Потрудитесь при этом помнить, – писал Гаррис в депеше министру, – что мы имеем дело с лицом, обладающим огромными богатствами и знающим цену того, о чем идет речь, так что нам приходится удовлетворить не его нужду, а его личность». Посол не исключал, что князь может запросить столько, сколько министр Людовика XIV Де Торси в 1709 г. предлагал герцогу Мальборо с целью привлечь того на сторону Франции. Речь шла о сумме в 2 млн франков504

.

Между тем от западных держав стали приходить отклики на Декларацию о вооруженном нейтралитете. 17 апреля 1780 г. Гаррис сообщал лорду Стормонту о том, что из Мадрида получен ответ на жалобы, высказанные российским правительством по поводу захвата судов. «Вслед за сильными выражениями уважения к императрице обещаются, что русские корабли будут починены, и на счет нейтральных судов будут сделаны новые распоряжения». Спустя две недели Гаррис докладывал в Лондон о послании от короля Швеции с просьбой разъяснить отдельные положения Декларации. Граф Панин охотно это сделал. Он напомнил, что нейтральные державы будут защищать торговлю всех остальных государств при условии, чтобы корабль, требующий покровительства, имел документы, а нападение на него являлось актом агрессии. Если же одна из нейтральных держав начнет враждебные действия, то она исключается из союза. В случае же, если одна из воюющих держав обратится к неприятельским действиям, то будут приняты меры для того, чтобы заставить ее других «уважать». Высказанный ответ Панина устно, был вскоре в письменно виде представлен шведскому послу. Документ завершался, как отмечал Гаррис, «многословными похвалами справедливости и беспристрастию намерений императрицы, а также говорит о великих последствиях, которые эта мера … повлечет за собой, и о восхищении, уже возбужденном ею в Европе»505.