— Смотри, у него слезы. Что это значит? Рок, что это значит?
— Я не знаю… но сердце бьется, и он дышит.
Прощание
Серый слоистый туман за дверью веранды был пронизан лучами солнца. Снова пахло яблоками и осенней прелью.
Донно замер у кресла, не решаясь сесть.
Прежде его не пускали наружу. Джек останавливал его, никак не объясняя, и отчего-то Донно уверился, что это метафорически означает смертный переход.
Но если Джек и Энца на самом деле живы…
Донно открыл дверь шире, вдыхая терпкий тонкий запах осени.
— Когда ты выйдешь, — тихо произнес женский голос, — то позабудешь о нас.
Донно стремительно развернулся: в темном проеме, ведущем в дом, стояла Энца.
Все такая же: маленькая, серьезная, с затаенной тихой улыбкой на губах.
— Нет, — сказал Донно, — я этого не хочу. Почему я вас забуду? Вы же были на самом деле, я не могу выкинуть вас из головы просто так…
Энца отчего-то смутилась, отвела взгляд.
— Я ж тебе говорил, это забавно, — довольно сказал Джек, выходя из темноты за ее спиной. — Главное, поувереннее. Вечно ты мямлишь. Вот, смотри как надо. Медведь, если ты сейчас не выйдешь, навсегда застрянешь тут. Нас не существует. Это твоя память и твое воображение.
Донно растерялся.
— Все хорошо, — сказала Энца. — У меня все хорошо. Не надо о нас постоянно думать и переживать.
— Так что произойдет? Что будет, когда я выйду наружу?
Эти двое смотрели на него, уже не улыбаясь. Донно не мог их читать… «Да и будь честным, — сказал он себе, — даже с эмпатическим восприятием я не особенно мог их читать».
Еще когда Джек оговорился в том сне, и после того, как они пришли к нему на помощь, Донно решил, что все-таки веранда эта существует. Раз существуют эти двое.
Но что, если именно сейчас это сон?
И он лежит в больнице и видит предсмертные галлюцинации? Тогда там, в слоистом тумане среди черных деревьев, откуда тянет яблоками и прелыми листьями, его на самом деле ждет смерть?
— Я умру? — прямо спросил он.
Джек высоко вздернул брови, и Донно скривился, уже зная, что услышит:
— Обязательно. Ты же не думал, что бессмертный?
Энца толкнула его в бок локтем, хмурясь.
— Не бойся, — сказала она. — Сейчас — нет.
И они снова замолчали, словно давая ему самому решить.
Донно подумал вдруг, что другого пути нет. Кажется, он действительно сделал, все что мог, и тот старый ритуал поиска все же сработал, именно для него — так, как должен был. Осталось только шагнуть туда, наружу, чтобы замкнуть «сеть призыва»… и тогда…
— А что будет с вами? — спросил Донно.
— Ты уйдешь, наконец, или нет? — возмутился Джек и получил еще один тычок под ребра. — Хватит толкаться, лучше скажи ему, чтоб шел уже.
— С нами будет все хорошо, — ответила Энца. — Просто мы больше не увидимся. Донно, ты не переживай. Ничего плохого с нами уже не случится.
Уже шагая в теплый осенний воздух, полный тумана и солнца, Донно услышал за спиной:
— Он так и не научился понимать, где шутки, а где нет.
— Мы же и не шутили, — удивленно ответила Энца.
— Вот этого он и не понял.
Донно просыпается…
Это пробуждение было куда болезненнее, зато приятнее, чем предыдущее.
Чистый беленый потолок, крахмальные простыни и солнечный свет вокруг.
Роберт хмыкнул, снимая с его лба плоский диск — медицинский артефакт.
— Лейтэ… и мальчишки? — спросил Донно.
Голоса почти не было, и сухие губы трескались от движений, наполняя рот соленым.
— Все в порядке, старый дурак, — сердито ответил Роберт. — Все мальчишки в порядке.
— Ты… что здесь…
— Что надо, — отозвался напарник.
— Будешь пить? — спросила Морген.
Оказывается, она тоже была тут, но Донно не мог повернуть голову, чтоб ее увидеть.
— Буду, — выдохнул он. — Морген.
— Что? Приподнимись вот так, я подушку поправлю. Здесь болит?
— Нет. Морген, я забыл спросить тебя, ты какой веры придерживаешься?
Ее теплая ладонь сразу же легла на лоб Донно.
— Я — как папа мой, — растерянно отозвалась она. — Ну то есть, если что, то Лаи-Громовнику помолиться… Донно, голова болит?
— Не болит. Лаи-Громовник — хорошо. Если захочешь какой-то церемонии, то я знаю красивую храмовую рощу в пригороде.
— Что?..
— Я поторопился, да?.. Тогда так: Морген, давай ты ко мне переедешь?
Ее лицо появилось перед ним: изумленное и смеющееся. На правой щеке — длинная ссадина и царапины.
— Это зачем? — спросила она, помогая сесть удобнее и подавая бутылку с соломинкой.
— Потому что мне у тебя не очень нравится, — признался он. — Неудобно до работы ехать. Хотя ты права. Можно получить разрешение на переезд и снять квартиру, чтобы я и тебя до госпиталя успевал бы добросить.
— Ты это… подлечи его, — сказал Роберт, вклиниваясь в разговор. — Я пойду в коридор посижу. Позовешь, когда у него пройдет.
— Донно, — мягко сказала Морген, присаживаясь на край койки. — Что с тобой? Что за разговор? Я не рассказывала тебе, но я решила, что лучше всего будет, если мы с Эвано уедем отсюда. Начнем…
Донно рывками выпрямился, преодолевая боль в нутре и руках, сгреб ее и не отпускал, хотя она пыталась осторожно, не навредив ему, выпутаться.
— Не надо, — сказал он. — То есть, надо. Я согласен. Давай все начнем. Снимем общую квартиру, и…
— Эвано… — сказала Морген.