Бунтари и воины. Очерки истории донского казачества

Пугачевский дом от Еремея отобрали, отвезли в Зимовейскую, сожгли вместе с плетнем и садом, пепел по ветру развеяли, а место, где стоял он, смешали рвом и посыпали солью, чтобы осталось оно «на вечное время без поселения, яко оскверненное злодейским жительством»^{88}.

Однажды прибыл в Есауловскую курьер с высочайшим повелением отыскать «прямую жену» и детей Пугачева, чтобы отправить их в Казань в распоряжение командующего правительственными войсками Александра Ильича Бибикова. Причем Ее Величество предписала содержать их «на пристойной квартире» — не в тюрьме, хотя и «под присмотром», однако же «без оказания им наималейшего огорчения, как не имеющим участия в злодейских делах» самозванца — авось, послужат они «некоторым способом… для устыдения тех, кто в заблуждении своем самозванцевой лжи поработился»^{89}.

Генерал-аншеф Бибиков в точности исполнил предписание Екатерины. Передавая Софью под присмотр капитана Измайловского полка Лунина, он наставлял:

— Смотри, Александр Михайлович, бабу с выродками не обижай, корми порядочно, ибо так ко мне указ. Не худо и отпускать ее, особливо в базарные дни. Пущай ходит в народе и рассказывает, что возмутил легковерных невежд никакой не государь, а донской казак Емелька Пугачев, которому она жена. Сие, однако, надлежит сделать с манерою, чтобы не могло показаться ложным уверением с нашей стороны…^{90}

«Сделать с манерою» не удалось. Не поверил народ женщине. А может, и не старалась она очень. На всем пространстве, охваченном восстанием, крестьяне, как государевы, так и помещичьи, были убеждены, что Петр III жив и жалует бедным от щедрот своих царских и землю, и волю. Не было у властей надежды и на солдат. Все выражали сочувствие самозванцу, готовы были оказать ему содействие и желали успеха его замыслам.

В конце марта Бибиков сильно захворал, а в начале апреля 1774 года умер. Его преемнику князю Федору Щербатову пришлось действовать в более сложных условиях. Пугачев, оторвавшись от наседавших на него войск подполковника Ивана Михельсона, повел свой двадцатитысячный табор на Казань. Новый командующий приказал перевести жену и детей самозванца в здание секретной комиссии, которую только что возглавил генерал-майор Павел Сергеевич Потемкин, троюродный брат входившего во власть фаворита Екатерины II.

Слухи о приближении Пугачева к Казани породили панику. Губернатор отправил свое семейство в Козьмодемьянск. Его примеру последовали другие. По Московской, Пензенской и Симбирской дорогам тянулись вереницы обозов с беженцами и их имуществом. Оставшаяся без присмотра чернь предалась разгулу и пьянству, а чиновники — унынию и отчаянию. И это понятно: с тех пор как гарнизонные батальоны разошлись по разным командам, город по существу оказался беззащитным перед опустошительным нашествием восставших.

Тогдашняя Казань состояла в основном из небольших деревянных домов. Ее улицы были узки и кривы, за исключением Арской, выходившей на поле с тем же названием. Она и стала направлением главного удара для штурмующих. Прикрывшись возами с сеном, повстанцы подкатили пушки и почти в упор открыли огонь. От первых же выстрелов вспыхнул пожар. Многие солдаты и жители сразу перешли на сторону самозванца. Потемкин с командой в триста человек укрылся за стенами кремля. Неудержимой лавиной хлынули победители в город, сокрушая все на своем пути. Они врывались в дома, опустошали и поджигали их, насиловали и убивали женщин, на глазах обезумевших матерей бросали в огонь младенцев. Повсюду слышались вопли, рыдания, стоны.

«Подробности казанского несчастного приключения, — сокрушался свидетель Платон Любарский, — не только мне, но даже Гомеру и Демосфену описать было бы невозможно»^{91}. Уж не потому ли и историки-марксисты не отважились?

Отступая за стены кремля, генерал-майор Потемкин приказал уничтожить узников местной тюрьмы, чтобы они не могли усилить восставших. И многие из них были перебиты, но большей части удалось спастись. Вышли на волю жена и дети Пугачева. Все они были отправлены в лагерь самозванца, устроенный на Арском поле. По пути одиннадцатилетний Трофим увидел своего отца, картинно гарцевавшего на нетерпеливом скакуне в окружении свиты.

— Матушка! Матушка! — раздался звонкий детский голос, — смотри-ка, батюшка меж казаков ездит!

— Емельян! Собака! Неверный супостат! — истошно закричала Софья.

— Экая злющая, — весело сказал казак, сопровождающий бывших колодников, — кого это ты поносишь?

— Мужа своего окаянного, — огрызнулась женщина, — вон на коне красуется.

Казак подъехал к Пугачеву и, наклонившись, зашептал ему в самое ухо:

— Государь, та баба с ребятами уверяет, что она жена твоя. Как прикажешь поступить с шельмой?

«Государь» и на этот раз не растерялся. Не моргнув глазом, он обратился к казакам:

— Вот какое злодейство! Сказывают, что это жена моя. Это неправда. Она подлинно жена друга моего Емельяна Пугачева, который замучен за меня в тюрьме под розыском. Помня мужа ее мне одолжение, я не оставлю ее.