Буря слов 3

Мишка мотнул головой, отгоняя плохие мысли, и пошёл к выходу. Брюхо скулило уж совсем умоляюще, но до жрачки было – как пёхом до Петербурга. На жрачку ещё надо было заработать.

Когда-то Мишка часто стоял вместе с мамкой у паперти. Мазал морду толчёной ягодой, лепил на руки лоскутки подгнившей капусты, чтоб смотрелось пожалостней, и выл во всё горло, клянча у богатеев подаяния. Мамка голосила рядом, цепко хватая все брошенные им монетки, кланялась, протирая обноски о землю, и учила: «Ты, сы́на, на лица смотри, по лицу всегда видно, добрый барин или барышня, али злой. К злому не суйся, а доброму ладошку протягивай…»

Однако и мамка, бывало, ошибалась, и Мишка. Потом уже, когда подрос, он решил податься в щипачи: наловчился потрошить чужие карманы, позднее подобрал кутёнка. Сперва трудил себя в одиночку, потом сдружился с ватагой Николы, а после, незадолго до мамкиных похорон, подрался с соратниками за хабар и, плюнув, стал снова работать один. Тринадцать годков уже, сами с усами!

Когда приспичивало, Мишка не гнушался и попрошайничать, особливо, с Волчком: придут на рынок вместе и как начнут петь-скулить. Тоненько так, с переливами! Волчок, умница, ещё и передними лапками в воздухе умильно мотает, будто молится. Чудо, а не псинка!

Может, его из-за этого кто-то и увёл. Сманил вкусным хавчиком из Москвы.

Мишка скривил губы. Нет, не может Волчок так с ним поступить, друзей не бросают. Ни за какие-такие медовые коврижки.

Тряхнув вихрами, Мишка заставил себя улыбнуться и, выйдя из переулка, ввинтился в толпу.

***

В зловонном хитровском тумане мерцали огоньки. Мишка нёсся в нём, как шустрый карась в реке, и надеялся, что его не сцапает никакая щука. Добыча тяготила карманы, до логова оставалось чуть; то тут, то там раздавались голоса: пьяный хохот делового, марухино сюсюканье, лай торговок, что продавали студень и бульонку…

Мишка пробежал мимо ночлежки, свернул в подворотню. Перепрыгнул через нищего, которого сморило прямо на дороге, и припустил быстрей. До убежища осталось всего-ничего, когда знакомый голос заставил остановиться и по-собачьи навострить уши:

– Бросить решила, сука? Переметнуться?

Звук хлёсткого удара, тонкий женский вскрик.

Анжелка.

В животе бултыхнулся съеденный студень. А потом пришла ярость – резкая, опаляющая. Мишка мигом сообразил, что к чему, вспомнив Анжелкины слова, сказанные по секрету: как к ней заходила одна баба из весёлого дома, предлагала бросить своего Илью – кота, что торгует ею на улице. Видно, какая-то падла всё ж вызнала, донесла. И теперь Илья…

Удар, ещё удар.

Полотнище тумана прорвалось: Мишка вылетел из него, как пуля из левольверта, и со всей дури врезался в Илью.

– Не трожь её, паскуда!

Прорычав ругательство, кот махнул тяжёлой лапищей, но куда там: лёгкий, вёрткий, Мишка ушёл от удара и снова, с утроенной, бешеной яростью, кинулся на врага.

В полумраке блеснуло: Илья вытащил перо.

– Не надо, Мишутка! Бег…

Взмах!

Вопль Анжелки, что сдуру влезла в драку, оборвался булькающим хрипом; шея её разверзлась, брызнуло тёмное, с пузырями.

«Нет!»

Качнувшись, Анжелка упала, как подрубленное дерево. Ещё не веря, Мишка окаменел от мертвящего ужаса, ещё не вполне понял, что произошло, когда Илья метнулся в сторону – и вперёд.

Вспышка боли. Огненный хлыст, что прошёлся наискось, от груди до пупа, и мокрое, горячее, кровавое, что потекло-повалилось из брюха.

– Убью, – прошипел кот, снова замахиваясь, и ноги сработали раньше головы: Мишка развернулся и побежал, уже понимая, что умирает.

Какое-то время сзади слышалась погоня, а потом Илья отстал или плюнул. Требуха всё сильнее валилась из брюха, пудовыми гирями тянула Мишку к земле. Слабенькая надежда добежать до знакомого лекаря вскоре стала смешной, а затем и вовсе исчезла: Мишка свалился кулем с мукой, кое-как перевернулся на спину и сел, прислонившись к влажноватой стене.

«Мамка…»

Ладонь легла на горячее, липкое, и задрожала.

«А ведь это я Анжелку убил… если б не влез… Илья б, может, просто побил её, да отпустил…»

Вроде надо заплакать, да слёзы не идут. Лишь парок с тёмных петель, что торчат из нутра.

«И Волчка так и не увидел…»

Цок. Цок-цок-цок.

Умирающий Мишка встрепенулся. Неужели? Неужели, Ты услышал, Господи?..

Из тумана соткалась тёмная, лохматая фигура. Вот остановилась, нюхая ещё тёплые, солёные капли на земле. Вот лизнула.

– Волчок, – всхлипнул Мишка. – Волчок, родненький…

Четырёхлапая фигура подняла лобастую голову. Блеснули знакомые глаза.

– Ну иди сюда, иди, ну дай я тебя…

Мишка осёкся, когда Волчок незаметно оказался ближе. Вроде только моргнул – а пёс уже здесь, нюхает подсыхающую кишку.

А после всё произошло быстро.

Глаза Волчка сверкнули, превращаясь в два фонаря, из боков, хрустнув, выросли ещё две мохнатые, длинные, какие-то паучьи лапы, и улыбка, которой любимец всегда приветствовал хозяина, растянулась до ушей, показав зубы, что едва помещались в дёснах.

Ужас подхлестнул гаснущее сознание. Захрипев, Мишка стал неистово креститься, но улыбка Волчка – а Волчка ли? – стала только шире.