Бусидо. Кодекс чести самурая

Нынешнее стремление платить за услуги любого рода было не в чести у последователей кодекса бусидо. Согласно бусидо, истинная услуга – только та, какую можно оказать лишь бесплатно. Духовную «услугу», будь то услуга священнослужителя или учителя, не следовало оплачивать золотом или серебром, но не потому, что она ничего не стоит, а потому, что она бесценна. И тут честь, которая в бусидо обходится без математики дает нам урок более ценный, чем может дать вся современная политэкономия. Вознаграждение и жалованье выплачиваются только за услуги, чей результат определен, ощутим и измерим, в то время как наилучшая услуга на ниве образовании, а именно развитие души (что подразумевает и служение духовного пастыря), неопределима, неощутима и неизмерима. Поскольку она неизмерима, деньги в качестве видимого критерия ее оценки не подходят. Обычай предписывал ученикам приносить учителю деньги, еду или вещи, но это было не платой, а подношением, которое получатель принимал с радостью. Учителя, как правило, были людьми суровой закалки, не гнушавшимися своей бедности, слишком исполненными собственного достоинства, чтобы добывать себе пропитание собственными руками, и слишком гордыми, чтобы побираться. Они были невозмутимым воплощением высокого духа, не смущаемого напастями. Они олицетворяли собой конечную цель всякого учения и таким образом являлись живым примером той дисциплины дисциплин, умения владеть собой, которое требовалось от самурая, без оглядки на обстоятельства.

XII

Самообладание

Сочетание дисциплины и стойкости, которые учат переносить тяготы без жалоб, с одной стороны, и вежливости требующей не нарушать чужого покоя и удовольствия проявлением собственных горестей и болей, с другой, породило стоический образ мыслей, в конечном счете, превратив его в национальную черту видимого стоицизма. Я говорю «видимого», потому что не верю, что истинный стоицизм может стать характерной чертой целого народа, а еще потому, что некоторые из наших обычаев и традиций могут показаться иностранному наблюдателю проявлениями черствости. На деле же мы так же восприимчивы к нежным чувствам, как и любой другой народ земле.

Я склонен думать, что в некотором смысле мы испытываем более острые чувства, чем другие народы, даже вдвое более острые, поскольку сама попытка подавить естественные порывы ведет к страданию. Представьте себе мальчиков, да и девочек тоже, воспитанных с тем, чтобы не прибегать к слезам и стонам ради облегчения мучительных чувств, и перед вами – психологическая проблема: укрепляют ли такие старания нервы или делают людей еще чувствительнее?

Для самурая считалось не достойным проявлять эмоции. «Он не выказывает признаков ни гнева, ни радости», – так описывали человека сильного характера. Все самые естественные привязанности сдерживались. Отец мог обнять сына, только поступившись своим достоинством, муж не целовал жену – во всяком случае, в присутствии посторонних, вне зависимости от того, как вел себя с ней наедине! Возможно, есть доля правды в шутке одного остроумного юноши, сказавшего: «Американские мужья целуют жен на людях и бьют дома, японские мужья бьют жен на людях и целуют дома».

Никакая страсть не должна была мешать спокойному поведению и присутствию духа. Помнится, во время недавней войны с Китаем[124] полк покидал некий город, и большая толпа стекла на вокзал проводить генерала и его армию. Один живший тогда в Японии американец также пришел туда, ожидая, что станет свидетелем трогательных сцен, поскольку сама страна пребывала в большом волнении и среди провожающих были отцы, матери и жены солдат. Американец был странно разочарован, поскольку, когда раздался гудок и поезд тронулся, тысячи людей молча сняли шляпы и склонили головы в почтительном прощании. Никто не махал платками, не произнес ни слова, царила лишь глубокая тишина, в которой только самый внимательный мог уловить редкие сдержанные рыдания.

Я лично знаю одного отца, который ночь за ночью прислушивался к дыханию больного ребенка, стоя за дверью комнаты, чтобы его не застали за таким проявлением родительской слабости! Я знаю мать, которая, на смертном одре отказалась посылать за сыном, чтобы не отрывать его от учебы. Наша история и повседневность изобилуют примерами героических матерей, способных потягаться с матронами со страниц Плутарха. Среди наших крестьян Иэн Макларен нашел бы не одну Марджет Хоу[125]