Бусидо. Кодекс чести самурая

Всего через несколько лет мальчик начинал постоянно носить при себе настоящий стальной клинок, хотя и не заточенный. Время «игрушечного» оружия закончилось, и с радостью более острой, чем новое оружие, он отправлялся испытать его на дереве или камне. В пятнадцать лет, достигнув возраста мужчины, юнец получал свободу действий. Он гордился тем, что владеет оружием достаточно острым для любого дела. Само обладание опасным инструментом придавало ему самоуважения и внушало чувство ответственности. «Он не напрасно носит меч»[160]

. Меч, красующийся на поясе – символ того, что юнец носил в уме и сердце, – верности и чести. Отныне он не расставался с двумя мечами, длинным и коротким, соответственно называвшимися дайто и сето, или катана и вакидзаси. В доме они украшали самое видное место в кабинете или гостиной, ночью хранились у изголовья там, где до них легко дотянуться. Они были любимы и почитаемы епе постоянные спутники, им давались ласковые имена. Мечи пользовались огромным почтением, почти поклонением. Отец истории Геродот оставил любопытные сведения о том, что скифы приносили жертвы железному скимитару[161]

. Во многих японских семьях и храмах мечи хранят как объекты поклонения. Даже к самому простому кинжалу относились с большим уважением. Любое оскорбление оружия приравнивалось к личной обиде. Горе тому, кто беспечно перешагивал через лежащее на полу оружие!

Такой драгоценный предмет не мог не стать объектом внимания художников, как и тщеславной гордости своего владельца, особенно в мирные времена, когда пользы от него было не больше, чем от посоха епископа и скипетра короля. Шероховатая мягкая кожа и лучший шелк для оплетки рукояти, серебро и золото для гарды, лак разных оттенков для ножен заставляли оружие выглядеть не таким смертоносным. Но эти украшения – пустяки в сравнении с самим клинком.

Оружейник был не простым ремесленником, но вдохновенным художником, а его мастерская – святилищем. Каждый день он начинал работу с молитвы и обряда очищения, он вкладывал ум и душу в ковку и закалку стали. Каждый взмах молота, каждое погружение клинка в воду, каждый поворот шлифовального круга был религиозным актом немалой важности. Что накладывало могучие чары на наш меч – дух мастера или божество-покровитель? Японский меч был совершенством как истинное произведение искусства и мог потягаться с оружием из Толедо и Дамаска, но в нем был нечто большее, что могло ему дать искусство. Холодный клинок, покрывающийся испариной при извлечении из ножен, с безупречной поверхностью, отбрасывающей голубоватые сполохи света, с его непревзойденным лезвием, от которого зависит ход истории и возможное будущее, с изгибом, сочетающем в себе утонченное изящество с огромной силой, – вся эта красота и мощь исполняет нас восторгом, но также благоговением и ужасом. Сколь приятным было бы его предназначение, будь он только воплощением красоты и радости! Но в человеческой руке меч становился сильным соблазном употребить его во зло. Слишком часто клинок сверкал, вырывавшись из своих мирных ножен. Иногда злоупотребление им заходило столь далеко, что меч испытывали на шее какого-нибудь безобидного существа.

Однако больше всего нас интересует, оправдывало ли бусидо неразборчивое применение оружия? Ответ – однозначно нет! Особо подчеркивая уместное его применение, бусидо осуждало злоупотребление клинком и отвергало его. Подлецом или бахвалом считался тот, кто хватался за оружие по пустячному поводу. Человек, наделенный самообладанием, знает, когда наступает верный момент пустить его в ход, но такое случается нечасто.