Campo santo

Вскоре затем он снова в пути – в Хауптвиль, в Швейцарию, в компании друзей через зимний Шёнбух до Тюбингена, потом в одиночку вверх по суровому Альбу и вниз на другой стороне, по уединенной горной дороге в Зигмаринген. Оттуда за двенадцать часов к озеру. Тихое плавание. В следующем году, после короткой передышки у своих, опять в дорогу – через Кольмар, Изенхайм, Бельфор, Безансон и Лион, на запад и юго-запад, в середине января по низинам верхней Луары, через заснеженные, опасные вершины Оверни, сквозь бури и глухомань – в итоге он добирается до Бордо. Здесь вы будете счастливы, говорит ему по прибытии консул Майер, однако полгода спустя Гёльдерлин, измученный, растерянный, с горящими глазами и одетый как нищий, снова в Штутгарте. Прими благосклонно меня, чужака. Что с ним случилось? Ему недоставало любимой, он не мог преодолеть общественное пренебрежение или в конечном счете предвидел в своем несчастье слишком многое? Знал, что отечество отвернется от его мирных, прекрасных фантазий, что таких, как он, скоро будут держать под надзором, взаперти и что нет для него другого места, кроме башни? A quoi bon la littérature?[93]

Пожалуй, затем только, чтобы мы помнили и научились понимать, что существуют странные, не объяснимые никакой причинной логикой взаимосвязи, например между бывшей столицей[94]

, а позднее промышленным городом Штутгартом и раскинувшимся на семи холмах французским городом Тюль – elle a des prétentions, cette ville[95]

, писала мне некоторое время назад проживающая там дама, – стало быть между Штутгартом и Тюлем в департаменте Коррез, где Гёльдерлин побывал на пути в Бордо и где 9 июня 1944 года, ровно через три недели после моего появления на свет в зеефельдовском доме в Вертахе и почти ровно через сто один год после смерти Гёльдерлина, дивизия СС «Дас рейх», осуществляя карательную операцию, согнала все мужское население города на территорию оружейного завода. Девяносто девять из них, мужчины разного возраста, в этот черный день, поныне омрачающий сознание города Тюль, были повешены на фонарях и балконных решетках квартала Суйяк. Остальных депортировали на принудительные работы и в лагеря смерти, в Натцвайлер, Флоссенбюрг и Маутхаузен, где многие умерли от непосильного труда в каменоломнях.

Так зачем нужна литература? Неужели и со мной будет так же, спрашивал себя Гёльдерлин, как с теми тысячами, что в дни своей весны жили в надежде и любви, но в день хмельной их мстительные Парки подхватили, тайком, без шума умыкнули в нижний мир, и там, в воздержности, они свершают покаяние во мраке, где в обманном свете безумье копошится, где в зной и стужу они считают медленное время и где лишь вздохами возносит человек хвалу бессмертным? Синоптический взгляд, уносящийся в этих строках за грань смерти, затемнен, но одновременно все же озаряет память тех, на чью долю выпала величайшая несправедливость. Есть много форм писательства, но только в литературном, выходящем за пределы регистрации фактов и науки, речь идет о попытке реституции. Дом, поставленный на службу такой задаче, и в Штутгарте вполне на месте, и я желаю ему и городу, где он находится, счастливого будущего.

Речь по случаю вступления в Немецкую академию