Человек и его тень

Вообще-то я и раньше часто видел людей, сбивавших с деревьев семена, но никогда не задумывался, для чего они это делают. Лишь смутно предполагал, что, вероятно, это трудятся рабочие из управления паркового хозяйства. И только сейчас до меня дошло: в нашем городе все эти неприметные люди сбивают семена с деревьев, ловят земляных черепашек, собирают макулатуру и арбузные семечки, чтобы подработать хоть немного на жизнь при теперешних житейских нехватках-недостатках. Я тоже помог сбивать семена для девушки, потом смотрел, как она установила полную корзину на маленькую тачку и, толкая ее перед собой, удалялась. Потом мы с Ши вернулись на территорию школы, прошли к нему в домик.

Я напомнил ему о княжне, посоветовал не мешкая пойти к начальству и получить справку для регистрации брака.

Ши взял трубку, которой пользовался уже много лет подряд, раскурил и стал ее потягивать. Потом он доверительно мне сказал:

— Ван передал мне, что и княжна так считает. Но нынче я не могу этого сделать, я должен остыть, да и ей надо дать время подумать.

Мы помолчали.

Я не смотрел на Ши, мне попалась на глаза большая бамбуковая метла. Ее черенок от частого употребления стал коричневым и блестел, сама же метелка посерела. Да, подумал я: жертвуя собой, она ежедневно делает школьный двор чистым и прибранным, а когда ее дело сделано, скромно стоит за дверью.

Нежное чувство захлестнуло меня. Я перевел взгляд на Ши: его отточенный, как у статуи, профиль излучал доброту и силу.

Здесь скрипки не пели сладкозвучных мелодий, не звучали струны гитар и мандолин, не было тут и поэта-декламатора, как не было настенных росписей Микеланджело и скульптур Родена, не было цветущих роз и жасмина в бутонах, не было журчащих родников и могучего шума соснового бора, не клубился душистый дымок сандала, не раздавались чарующие напевы древнего чжэна. Здесь сидел шестидесятилетний, неграмотный, незаметный непритязательный старик, но с душой чистой и открытой. Да, это именно он наполнил мое сердце поэзией, отозвался в нем торжественной музыкой, напоил его росным ароматом, взрастил в нем неподдельную красоту человечности.

10

Из издательства я позвонил Цао, сообщил, что траурная речь готова, что скоро выезжаю в школу, и добавил:

— На траурный митинг надо бы пригласить еще…

— Кого же это? Ведь у дядюшки Ши родственников и друзей нет! — раздался в трубке удивленный голос Цао.

— Есть! Приеду в школу, расскажу.

Цао, видимо, кое-что понял.

— Та вещь, которая была в свертке… ты знаешь, откуда она у него взялась? Приезжай, рассей наши сомнения. А то в школе в последние дни слухи разные ходят…

В школу я поехал на трамвае. Выходя из вагона, заметил Перышко Чеснока и некоторых других учителей. Вместе мы миновали переулок Бамбуковых листьев и повернули к школе. Перышко Чеснока громко разглагольствовал о таинственной вещи, найденной у Ши, и высказывал свои нелепые догадки:

— Вы никогда не видели жезл счастья? Гм, эту штуку часто выставляют в музее Гугун, кладут на столик для канов. Длиной он в два с лишним чи, по внешнему виду напоминает знак приближенного значения в геометрии, а широкий его конец формой похож на гриб линчжи. Вчера я был у Цао и осмотрел жезл счастья, что нашли у почтенного Ши. Вырезан он из какой-то твердой породы дерева, украшен драгоценными камнями: «кошачьим глазом» и изумрудом… Откуда появилась у него эта штука? Вероятнее всего, тогда, в те годы, школьники небрежно обращались с конфискованным имуществом, бросали вещи куда попало, вот он и подобрал. Сам-то Ши воровать не стал бы, но если довелось ему подобрать с земли что-нибудь стоящее, он уже не растерялся бы, догадался, что такую находку непременно следует завернуть в тряпочку и сохранить — в товарном обществе даже у скромного человека порой глаза от жадности разгораются… — Он покатился со смеху.

Я не стал дальше слушать разглагольствования Перышка Чеснока. Я корил себя в связи со смертью дядюшки Ши. С тех пор как меня перевели из школы на другую работу, слишком редко я навещал его. И нечего тут оправдываться ни делами, ни дальней дорогой. Почему, наезжая к нему от случая к случаю, я ограничивался только торопливыми, ничего не значащими вопросами и ни разу не остался у него, чтобы по душам, всласть наговориться…

Когда я вслушался в рассуждения Перышка Чеснока, мне показалось, что мое сердце стали полосовать ножом, и я оборвал его:

— Ну чего ты все зря болтаешь!

В ответ Перышко Чеснока, как всегда, лишь пожал плечами, улыбнулся, вскинул брови и, сделав дежурном наивное, простодушное лицо, умолк. Остальные тоже примолкли. Теперь мы шли молча, слышались лишь наши нестройные шаги.

Вдруг мой слух уловил постепенно усиливающийся плач, который перешел затем в громкие рыдания. Доносились они из дома номер четырнадцать. Подхваченные кружившим осенним ветром, рыдания поднимались ввысь, сухие листья, носившиеся в воздухе, словно воплощали в себе дух этих рыданий…