Человек из Назарета

– Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. Я говорю о зле, которое существовало до того, как сам человек познал зло. Я говорю о последнем враге человека, о гнили, которая лежит в сердце всего сущего.

– Да ты у нас изрядный оратор, как я погляжу! Но, прошу тебя, не говори о гнили. Ты думаешь, если зло смердит, то добро пахнет розовыми лепестками? Скоро ты заявишь, что Бог хорош так же, как вкус граната. Опасайся слов! В жизни есть вещи, более значительные, чем слова. Мир, любовь. И то и другое вполне обходится без слов.

– Странно слышать от тебя это слово – любовь!

– А почему странно? Совокупление мужчины и женщины, их тела, ерзающие друг по другу, медоносные ручьи извергающегося семени и последние судорожные крики совокупляющихся – все это мои заботы!

– Я произнес слово любовь!

– Я сказал его первым, малыш! Адам, между прочим, познал свою жену. Знание! Знание – вот что важно. А какой из плодов с древа познания самый сочный? Ну-ка, взгляни!

И Иисус увидел – увидел себя с Сарой, живой, в постели. Он работает как мощный насос – лицо бессмысленное, губы приоткрыты, а рот все шире и шире, и вот уже он кричит, а семя тугой струей бьет и наполняет Сару – так паводок наполняет иссохшее русло реки.

– Все это, – сказал Иисус, покачав головой, – есть освященное высшим авторитетом средство умножения количества человеческих душ.

– Да никакие души вы не умножаете! То есть, я совсем не хочу сказать, что вы не стараетесь! Напротив! Только толку мало. И запомни: любовь печется совсем не о человеческих душах. Главная ее забота – она сама.

– Такова уж цель Бога. Бог есть созидание, и мысль Бога – в нем самом.

Сатана усмехнулся.

– Ну а если мы уберем оттуда Бога? – спросил он. – Кто туда войдет? Ваш покорный слуга, вот кто!

– Слуга, который отказывается служить? – усмехнулся на этот раз Иисус.

– Ты все понимаешь буквально. Как это все убого! И у тебя совсем нет чувства юмора. А вот я, напротив, обожаю смех. Смотри и слушай!

И пустыня ожила огнями. Юные девы, и пухлые и, напротив, стройные, сбросив одежды, со всей страстью отдавались козлоподобным существам, чьи поросшие густой шерстью лапы судорожно сжимали их трепещущие от вожделения, влажные от пота бедра.

– Удовольствие, – произнес Сатана. – И никаких тебе разговоров о добре и зле. Кстати, довольно унылые и убогие словечки! А, между прочим, твоя плоть реагирует на то, что ты видишь. Ты же, в конце концов, человеческое существо. А теперь представь: ты сейчас станешь одним из них, сольешься с этой толпой – ты, такой большой и совсем без одежды. И что, ты будешь сейчас заниматься умножением количества человеческих душ, населяющих царство Господне? А когда ты тайно мечтал о тех фокусах, которые тебе хотелось бы проделать в постели с Сарой, но стеснялся предложить ей это, – ты что, тоже думал о душах? А ты вспомнишь о них, когда из тебя будет бить фонтан семени? Вряд ли! Но стоит ли волноваться? Ты же никому не причинишь вреда! Посмотри, как вы оба могли бы быть счастливы – ты и вон та женщина. А может быть, и та или эта! Слышишь? Они смеются, им хорошо! А ты что им хочешь предложить вместо этого? Мрачное, серое, унылое говно!

– Будь любезен, прекрати этот детский спектакль! Ты мог бы устроить что-нибудь посерьезнее. Соблазнять так соблазнять!

Невидимые силы зла послушно рассеяли видение. Теперь Иисуса окружал лишь холод ночи. Он хотел было устроиться на ночь в расщелине скалы, но дрожь не позволяла ему заснуть. С немалым облегчением он увидел, как к нему приближается, раскачиваясь, горящая лампа, которую, как оказалось чуть позже, нес сквозь темноту пожилой, чисто выбритый, абсолютно лысый человек в белых одеждах.

– Вот два ночных странника и встретились, – сказал незнакомец. – Слава Богу, что помог мне встретить человека, с кем можно скоротать ночь и не сойти с ума от стужи и ужасных видений, вызванных голодом. Издалека идешь?

Произнося эти слова, незнакомец ловко соорудил костер из собранных вокруг веток, нашел, посветив лампой, пару горстей соломы, а из складок одежды достал кремень и кресало.

– Сам-то я издалека, – сказал он. – С греческих островов.

Иисус сидел молча, наблюдая за бритым.

– А ты не хочешь узнать, что я делаю в Палестине?

– Не хочу.

– Ну вот, ты наконец и заговорил. Как ты находишь мой арамейский?

Огонь разгорелся, и незнакомец положил сверху костерка еще веток.

– Это – не лучший инструмент для проникновения в сердце истины, – продолжал он. – Я имею в виду – ваш, арамейский язык. Такие слова, как Бог, закон, у вас есть, как и в еврейском, но их значение замутнено предрассудками и условностями, в плену которых находится ваше племя. Ты успеваешь следовать за моей мыслью? Или я говорю слишком быстро? Или здесь не место для таких разговоров?

– Ты знаешь, кто я? – спросил Иисус.

– Какой нам смысл называть себя? Только взглянув на тебя да на твое место обитания, я понял, что ты – какой-нибудь святой отшельник, удалившийся в пустыню, чтобы размышлять о Боге, а еще о мере добра и зла в этом мире. Так?