Человек из Назарета

Эти десять человек были связаны общей целью и чувством товарищества, но внутри группы сложились и более тесные союзы. Так, Фаддей и Филипп находили особое, тонкое удовольствие в гармонии голоса и флейты – нежному мечтательному темпераменту, конечно же, ближе высокое искусство, а не забой свиней! Симон и Матфей, один из которых страдал когда-то под непосильным бременем податей, а другой это бремя на него налагал, сошлись в общей, свойственной людям среднего возраста благословенной терпимости к человеческим слабостям. Фому притягивала эта парочка, но, если быть справедливым, истинных друзей у этого вечного пессимиста не имелось – был он неуживчив и даже вздорен: расстраивался и сходил на нет, если дождь, который он предсказал, ориентируясь на цвет утренних облаков, к вечеру из них так и не проливался. Словно в шутку, сдружились оба Иакова. Теперь они повсюду ходили вместе, что было очень удобно – если кто-то позовет одного, но отзовется другой, не требовалось извиняться – дескать, мне нужен совсем не ты! Варфоломей, человек несколько меланхоличного и вдумчивого склада, любил в свободное время собирать травы и испытывать их настои на своем желудке, который крепостью не отличался, а также мастерить разнообразные притирки для Фомы, чьи конечности болели от спанья на земле и утренних сквозняков, которые, словно кинжалы, пронзали его тело. С огнем Варфоломей был явно не в ладах, в отличие от Андрея, который назначил самого себя поваром и мастерски, в несколько мгновений, разжигал костер (Иоанн в достаточном количестве поставлял ему кремни и хворост).

Но иногда они ссорились, хотя и не сильно: допустим, Варфоломею требовался огонь для заварки его трав, а Андрей задумывал запечь на костре целую большую рыбину, обернутую листьями, и одного костра им явно не хватало. Главная трапеза обычно происходила на закате, и состояла она из рыбы, трав, оливок, фиг и хлеба – все это запивалось водой. Завтракали же обычно засушенным хлебом. Поскольку весь день они проводили на ногах, в дороге, то время от времени им попадались свободно растущие на кустах фрукты и ягоды. Можно было пожевать сорванный в поле колосок или сочный лист стоящего при дороге дерева. Иногда благодарные родственники людей, чьи недомогания Иисусу удавалось излечить, наделяли их на дорогу ломтями холодной баранины, хлебом, а то и мехом вина, а время от времени их привечали и за столом, где еду приносили и уносили хорошо вышколенные слуги.

Иоанн, обладавший голосом громким (и иногда его голос бывал востребован), но изящный и хрупкий телосложением, хотя и не был особо отмечен Иисусом, чаще других шел с ним бок о бок, приводил в порядок его одежду, старался развеселить в минуты печали и успокоить в моменты, когда гнев овладевал учителем. Правда, Иисус, скажем справедливости ради, никак не выказывал к Иоанну особого расположения. Хотя однажды ночью, во сне, он несколько раз громко позвал Иоанна, причем в голосе его звучали горечь и отчаяние. Проснулся не только Иоанн, но и прочие ученики, за исключением Малыша Иакова, который обычно спал как убитый, да Варфоломея, который вообще не спал, а потягивал холодный целебный настой, желая помочь своему желудку в его борьбе со змееголовом, которого Андрей поджарил им на ужин. Иоанн подошел к Иисусу, тронул его за рукав и сказал:

– Иоанн здесь, учитель! Что случилось?

Иисус взглянул на ученика так, словно видел его впервые в жизни, после чего глубоко вздохнул и сказал:

– Другой Иоанн, не ты. Ложитесь, я должен помолиться.

Глава 6

Стол, за которым восседал праздновавший свой день рождения тетрарх, ломился от роскошных яств. Были здесь языки жаворонков в коричном меду, павлиньи мозги, припущенные в мяте и шафране, мясо ягнят, прожаренное на горячих камнях до такой степени мягкости, что кусочек легко отделялся от целой части нежным движением пальцев, голуби, приготовленные в сиропе и яичном желтке, и все это подавалось на серебряных блюдах вместе с ароматными финиками, изюмом и айвой, с блинами, фруктовыми тортами и желе. Ирод, набивая желудок едой и запивая съеденное изысканными винами, глупо улыбался, глядя на глотателей огня, египетских борцов и танцоров-акробатов. Иродиада, как истинная царица, восседала по правую руку от него, а маленькая Саломея ластилась слева. Ирод был искренне тронут; по крайней мере, в чреслах его шевельнулась некая память о прошлой силе. Девушка была в шелках, и от нее исходил аромат арабских духов, которыми пользовалась ее мать.

Ирод сказал:

– Ты пугаешь меня своей красотой, дитя мое. Жаль, что день рождения только раз в году!

– А что, если я станцую для тебя танец, который ты уже давно просишь станцевать? – спросила Саломея.

– Ни один царь не пожелал бы большего, о, сводящая меня с ума чаровница! – отозвался Ирод. – Но ты ведь шутишь, не так ли?

– А что я за это получу? – продолжала Саломея.

Кое-кто из гостей фыркнул, а кто-то вполголоса сказал:

– Ох уж эти женщины! Никогда и ничего не делают бескорыстно.

И пролил несколько капель вина на свою голубую бороду.