Челтенхэм

В эту минуту раздался тяжкий машинный вздох, громовое переключение невидимой могучей пневматики, и бородатая платформа, та, что слева, метрах в семидесяти от них, заметно вздрогнула. Затем послышались гул и рокот, сопровождаемый ритмичным лязгом, – Диноэл почему-то сейчас же представил себе колоссальных размеров приводную цепь с причудливыми звеньями, бегущую через громадные шестерни, – и платформа, медленно поворачиваясь, поплыла к ним навстречу. Из открывшегося торца начали неспешно выдвигаться массивные фигурные штыри откровенно фаллического вида, какие бывают на стыковочных модулях космических станций.

– Снимаю шляпу, босс, – сказал Володя.

Платформа подъехала, шесть стальных фаллосов вошли в невидимые отсюда соответствующие вырезы и тоже исчезли, удар, похожий на удар древнего колокола, должны были бы взлететь облака пыли, но с пылью на Перекрестках был явный дефицит, края слились, немилосердно прищемив ко всему, похоже, привычный куст полыни, рельсовые пути туда и оттуда соединились. Диноэл посмотрел на часы и покачал головой.

– Девяносто секунд.

– Что такое? – поинтересовался Володя.

– Мало. Даже слишком. Давай, покатили.

Мотор запел фальцетом, и они меньше чем через минуту подлетели к стрелке. Стрелка была непревзойденно ископаемого вида, с облезлыми рычагами и тоже обросшая косматой мочалкой; между шпал торчали гнутые проушины стопорных закладок.

– Перевод налево, – скомандовал Дин, вновь взглянув на оранжевый дисплей над часами.

– Стоп машина! – закричал Володя, соскочив и подбежав к механизму. – Вот ведь хренов дедушка русской авиации, перекосило, не держит, отъезжает, балансира нет, и в петли вставить нечего, запросто загремим… Эх, знали бы, хоть моток проволоки захватили… Землячок, давай так: я вроде потяжелей, подержу рычаг, а ты проезжай.

С режущим уши скрипом подъеденные временем железные клинки разомкнули объятия с одними рельсами и приникли к другим, Володя повис на закутанной во что-то, наподобие плюща, палке управления, похожей на закамуфлированный ствол зенитки, дрезина проскочила, и вот они уже снова стоят над пропастью у обреза путей, а впереди – горбатые фермы следующих платформ.

Диноэл взглянул на часы, потом еще раз и помрачнел; включил сканер и принялся мучить всплывший над часами голографический интерфейс.

– А, дьявол, – сказал он. – Они нас не видят. Весь визуальный контур вылетел, канал развалился к такой-то матери… Дело дрянь, Володь, я весь огород стал городить из расчета, что нас засекут, иначе пропадаем…

Он с тоской оглянулся и вдруг уставился на своего спутника.

– Не видят, не видят… Но ведь слышат? И вибрационные датчики как будто в норме. Володь, пой, а я буду прыгать, авось заметят…

– Что петь? – оторопело спросил Володя.

– Что угодно, особо не ори, но постарайся отчетливо, давай быстро, у нас ни секунды нет!

Поклонник тещиных прелестей набрал воздуха, откинул голову и заревел:

Мы, друзья – перелетные птицы,

Но на это сто раз наплевать!На земле не успеешь влюбиться,Ы-ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а-наутро – приказ улета-а-а-а-а-ать!

Диноэл запрыгал на месте, махая руками так, словно и впрямь собирался взлететь.

Эффект последовал тройной. Во-первых, правая, дальняя от них, метрах в ста, платформа испустила долгожданное машинное фырчание, словно чихнул Гаргантюа, и двинулась навстречу, а та, на которой они стояли, дрогнув и ощутимо поворачиваясь, тоже взяла с места. Во-вторых, в переговорниках ожила Анна-Башаир:

– Вы там совсем рехнулись? Вас в коридоре слышно!

– Силами экипажа, небольшой концерт, – ответил Володя. – По заявкам радиослушателей.

А в-третьих, пожаловал гость, а правильнее сказать, хозяин этих мест, которого так ждал и опасался Диноэл. Сзади, за дальним краем площадки, за битой стрелкой, на фоне удаляющегося причала с художествами скелетников, поднялся столб как будто бы марева, шевелящегося прозрачного и не очень прозрачного воздуха, таинственным образом оторвавшегося от раскаленной почвы и теперь отправившегося по подвластным ему пространствам. Температура мгновенно взлетела, друзья почувствовали себя как на сковородке – от чудовищного жгута пахнуло, как от мартеновской печи. Он надвигался, вот уже и стрелка, исказившись в его кривом зеркале, сгинула в толще, вот стали видны смутные контуры внутренних потоков и завихрений, словно у струи кипятка в холодной воде. Жар становился нестерпимым, но тут платформы наконец состыковались, и дрезина унесла путешественников прочь, к следующей стрелке, а плазменная колонна, неожиданно свернув, ушла в сторону стены.

– Жареные раки, – сказал Володя, откашлявшись. – Вот ведь Змей Горыныч.

– Да, и мы проигрываем ему двадцать секунд, – хмуро сказал Дин. – Еще не критично, но многовато. Здесь опять налево, и дальше прежним порядком – с шумом и топотом.

– Погоди, водички хлебну.

– Скорее.