Черные листья

— Ничего, к счастью, не изменилось, Павел, — повторила Клаша. — Может быть, тебе трудно меня понять, но тут уж ничего не сделаешь. Каждый человек по-своему понимает, что такое счастье. Счастлива ли я? Да. Счастлива тем, что у меня есть… Ты хочешь, чтобы я прочитала твою статью? Тогда сиди и жди. И молчи. Ты знаешь, что есть такое журналист? — И она опять улыбнулась. — Это же пробивной, пронырливый, изворотливый, настойчивый, сильный, все знающий, все умеющий и так далее человек. Помнишь, как вы говорили тогда? И представляешь, в какие руки ты попал?

Он смотрел на нее и думал, что перед ним действительно необыкновенный человек и ему, Павлу, очень трудно понять этого человека — такого цельного и такого душевно твердого, хотя все в нем и говорит о доброте и душевной мягкости. В чем Клаша видит свое счастье? И счастье ли это — носить в себе неразделенное чувство и даже не надеяться, что когда-нибудь оно станет разделенным? Для него такое счастье — горе! Разве он не помнит, что ему пришлось испытать, когда Ива так неожиданно (для Павла, конечно, неожиданно, а не для нее!) выбрала Кирилла?..

Прочитав статью, Клаша сказала:

— В принципе неплохо. Но надо еще поработать. Хочешь, я помогу?

— Нет, спасибо. Я сам. Поработаю, потом принесу…

Он ушел с чувством горького осадка на душе и теперь окончательно решил больше никогда не встречаться с Клашей. Конечно, сделать это было нелегко, им все же приходилось видеться, но, избегая друг друга, они никогда не сталкивались лицом к лицу и делали все возможное, чтобы какой-либо случай не свел их один на один.

…И вот эта случайная встреча в столовой.

Клаша сказала:

— Кажется, мы оба смущены. И оба не знаем, как это смущение побороть.

Потупясь, Павел молчал. А Клаша отодвинула от себя чашку с недопитым кофе и, протянув руку к Павлу, легонько сжала его локоть:

— Павел, мы должны договориться с тобой раз и навсегда: ничего между нами нет и не может быть. Ты это понимаешь не хуже меня. Зачем все осложнять? Зачем ты должен искать то, чего никогда не терял?

— А ты?

— Я? — она покачала головой. — Я ведь тоже ничего не теряла. Ты никогда не давал мне повода для того, чтобы я имела право в чем-то тебя упрекнуть… И давай лучше поговорим о другом.

Он спросил:

— Как ты живешь, Клаша?

Клаша неопределенно пожала плечами:

— Что тебе сказать, Павел? Много работаю, работу свою люблю… Кажется, все нормально. Я ведь не очень требовательна к жизни, лишь бы на душе было хорошо… Да, лишь бы на душе было хорошо…

Он хотел спросить: «А разве на душе у тебя хорошо?» Но вовремя удержался. Не видит он, что ли, как у нее на душе? И сказал с той искренностью, которая всегда в нем подкупала:

— Многое я отдал бы, Клаша, чтобы тебе было хорошо.

— Я знаю, Павел, — просто ответила Клаша. — Спасибо тебе. — Она встала, посмотрела на него своими грустными глазами и повторила: — Спасибо тебе, Павел.

И ушла. А он еще долго сидел за столиком и никак не мог заставить себя подняться и уйти, хотя делать ему тут было больше нечего и становилось неудобно перед официантками, которые поглядывали на него не то с недоумением, не то с насмешкой: что это, мол, сказала ему Долотова, что он забыл обо всем на свете?

Он, кажется, действительно о многом сейчас забыл и хорошо помнил лишь грустные глаза Клаши и горечь в голосе, когда она говорила: «Лишь бы на душе было хорошо…» Вот бы вскочить сейчас и броситься вслед за Клашей, догнать ее, обнять за плечи и сказать: «Клаша, ты очень славный человек, я это знал давно, но что-то мешало мне позвать тебя к себе, что-то главное все время от меня ускользало… Теперь все стало на свое место, и я пришел…»

Он уже видел, как горечь уходит из ее глаз, как светлеет ее улыбка, и вся она становится совсем другой Клашей — становится человеком, который обрел, наконец, свой душевный покой. Как же немного человеку нужно, чтобы он перестал метаться, день и ночь испытывая одиночество! Или это не так уж немного? Если бы все было просто, тогда, пожалуй, не существовало бы и настоящего счастья. Разве, например, Клаше нужна иллюзия? И разве он сам, Павел Селянин, согласится на обман и ее, и своих чувств? Жизнь ведь не обманешь, она очень строгий судья…

В столовую вошли Лесняк и Оленин. Лесняк сказал:

— Павел, тебя разыскивает Каширов. Он у себя.

— Зачем я понадобился столь высокому начальству? — спросил Павел.

Лесняк пожал плечами:

— Мне оно об этом не докладывало. Приказано найти — и делу конец.

* * *

Павел постучал в кабинет Каширова и раз, и другой, но никто ему не ответил. Тогда он приоткрыл дверь и спросил:

— Можно?

Подперев голову руками, Кирилл сидел за столом и внимательно разглядывал какой-то чертеж. Даже когда Павел вошел в кабинет и остановился у порога, Каширов не сразу обратил на него внимание — то ли действительно ничего, кроме лежащего перед ним чертежа, не видел, то ли не мог оторваться от своих мыслей. Павел повторил:

— Можно, Кирилл Александрович?