Чёрный обелиск

Это процессия инвалидов войны, протестующих против своих низких пенсий. Во главе колонны едет на маленькой тележке обрубок человеческого тела с головой. Без рук и без ног. По его виду нельзя определить, был ли этот человек высокого или низкого роста. Даже по ширине плеч этого не понять, поскольку руки ампутированы так высоко, что не осталось места для протезов. У него круглая голова, живые карие глаза и усы. Судя по всему, за этим мужчиной кто-то постоянно ухаживает: лицо его чисто выбрито, волосы подстрижены. Тележку — обыкновенную доску на колесиках — тащит за собой на веревке однорукий инвалид. «Обрубок» сидит прямо и внимательно смотрит вперед. За ним следуют калеки с ампутированными ногами; в колонну по три, в колясках с большими резиновыми колесами, которые они крутят руками. Кожаные фартуки, обычно закрывающие места, где когда-то были ноги, сегодня отстегнуты. Под ними видны обрубки, торчащие из высоко закатанных штанин.

Далее следуют ампутанты на костылях. Их странные косые силуэты, напоминающие циркуль, — довольно привычное зрелище. За ними идут слепые и одноглазые. Белые трости цокают по мостовой; на руках желтеют повязки с тремя черными точками — такой знак придумали для тех, кто потерял зрение. Наподобие дорожного знака, запрещающего въезд на улицу с односторонним движением. Многие демонстранты, в том числе и слепые, несут лозунги и плакаты: «Это и есть благодарность отечества?», «Мы голодаем»...

У «обрубка» из-за пазухи торчит палка с табличкой: «Моя месячная пенсия составляет одну марку золотом». Между двумя колясками развевается белый флаг с надписью: «У наших детей нет ни молока, ни мяса, ни масла. Ради этого мы воевали?»

Это самые несчастные жертвы инфляции. Их пенсии настолько обесценились, что на них уже почти ничего невозможно купить. Время от времени правительство повышает их, но каждый раз слишком поздно: они снова успевают обесцениться еще в день повышения. Доллар окончательно взбесился: теперь он каждый день прыгает уже не на тысячи и не на десятки тысяч, а сразу на сотни тысяч. Позавчера он стоил миллион двести тысяч, а вчера — уже миллион четыреста тысяч. Завтра ожидается повышение до двух миллионов, а к концу месяца — до десяти миллионов. Рабочим сейчас выплачивают заработную плату два раза в день — утром и после обеда, и каждый раз делают получасовой перерыв, чтобы те сбегали в город и хоть что-нибудь успели купить. Потому что если они будут получать свои деньги после обеда, то каждый раз будут терять так много, что не смогут не только прокормить своих детей, но даже просто заглушить их чувство голода. То есть набить их желудок чем попало, а не тем, что требуется организму.

Эта процессия движется медленней, чем любая другая демонстрация. За ней уже образовалась пробка из автомобилей любителей воскресных загородных прогулок. Странный контраст — серая, почти безликая масса молча плетущихся по улице жертв войны и скопившиеся за ними машины победителей в этой войне, сердито ворчащие, чертыхающиеся, чуть ли не наезжающие на пятки солдатских вдов с детьми, замыкающих шествие, худых, изможденных от голода, отравленных страхом и отчаянием. В автомобилях пестреют краски лета, там — льняные и шелковые платья, полные щеки, округлые руки и лица людей, смущенных тем, что они оказались в этой неприятной ситуации. Пешеходам на тротуарах легче — они просто отворачиваются и тащат за собой своих детей, которые останавливаются и требуют комментариев по поводу всех этих искалеченных людей. Многим удается улизнуть боковыми улочками.

Солнце уже высоко, день выдался жаркий, и демонстранты начинают обливаться потом. Это нездоровый, тяжелый пот малокровных доходяг. Сзади вдруг раздается тявканье клаксона. Кто-то, не выдержав и решив, что все же должен сэкономить несколько минут, пытается обогнать колонну по тротуару. Все инвалиды оглядываются. Никто ничего не говорит, но все дружно смыкают ряды и блокируют улицу. Теперь их можно обогнать, только переехав. В машине сидит молодой человек в светлом костюме и соломенной шляпе с девушкой. Он делает какие-то шутливо-смущенные жесты и закуривает сигарету. Каждый проходящий мимо инвалид смотрит на него. Не с упреком — они смотрят на сигарету, пряный аромат которой разносится по улице. Это очень хорошая сигарета, а всем этим демонстрантам не по карману не только хорошие сигареты, но и курение вообще. Поэтому они жадно нюхают душистый дым, чтобы хоть на несколько секунд насладиться иллюзией курения.

Я дохожу вместе с колонной до церкви Святой Марии. Там стоят национал-социалисты в форме с большим плакатом: «Приходите к нам, камрады! Адольф Гитлер поможет вам!» Колонна огибает церковь.

Мы сидим в «Красной мельнице». Перед нами бутылка шампанского. Она сегодня стоит два миллиона марок — две месячных пенсии какого-нибудь семейного инвалида войны с ампутированной ногой. Ее заказал Ризенфельд.

Он сел так, чтобы хорошо видеть танцевальную площадку.