Чёрный обелиск

— Этот дивный свет... — говорит Изабелла. — Почему он все слабее и слабее? Потому что нас покидают силы? Мы каждый вечер теряем его. Когда мы спим — мир исчезает. Где же тогда находимся мы? Мир что — каждый раз возвращается, Рудольф?

Мы стоим на границе парка и смотрим на окрестности через решетку ограды. Ранний вечер опускается на золотистые зреющие поля, простирающиеся по обе стороны каштановой аллеи до самого леса.

— Да, он каждый раз возвращается, — отвечаю я и осторожно прибавляю: — Всегда, Изабелла.

— А мы? Мы тоже возвращаемся?

«Мы? — думаю я. — Кто это может знать? Каждый час что-то дает, что-то отнимает и что-то изменяет...» Но я не говорю этого. Я не хочу затевать разговор, который в любой момент может неожиданно соскользнуть в пропасть.

К воротам снаружи потянулись вереницы пациентов, работавших на полях. Они похожи на усталых крестьян; на плечи их, словно алая пыль, ложится закатный свет.

— Да, и мы тоже возвращаемся, Изабелла. Всегда. Ничто из того, что существует, не может исчезнуть, пропасть навсегда.

— Ты веришь в это?

— А что нам еще остается? Только верить.

Изабелла оборачивается и смотрит на меня. Она необыкновенно красива в этот ранний вечер, напоенный первым прозрачным золотом осени.

— Иначе мы пропадем? — шепчет она.

Я неотрывно смотрю на нее.

— Не знаю... — отвечаю я наконец.

«Пропадем», — думаю я. — Что это означает? Это такое многозначное слово!

— Иначе мы пропадем, Рудольф?

Я молчу, не зная, что сказать.

— Да... Но это будет как раз только начало жизни, Изабелла.

— Какой?

— Нашей собственной. Тут только все и начинается — смелость, великое сострадание, человечность, любовь и исполненная трагизма радуга красоты. Именно тогда, когда мы знаем, что ничего не останется.

Я смотрю на ее освещенное закатным светом лицо. Время на мгновение останавливается.

— И мы с тобой тоже — не останемся?..

— Да, и мы тоже не останемся, — отвечаю я, глядя на пейзаж, сотканный из лазури и золота, и алого света, и прозрачных далей.

— Даже если мы любим друг друга?

— Даже если мы любим друг друга, — отвечаю я и прибавляю, осторожно и нерешительно: — Мне кажется, именно поэтому люди и любят друг друга. Иначе бы они, наверное, не могли любить. Любовь — это желание передать другому то, чего нельзя удержать, сохранить.

— Что именно?

Я пожимаю плечами.

— Этому есть много имен. Наше «я» — чтобы спасти его. Или наше сердце. Да, наше сердце. Или нашу тоску. Наше сердце...

Вереницы пациентов, работавших на полях, подходят к воротам. Сторожа открывают их. Вдруг кто-то, по-видимому, прятавшийся у стены за деревом, быстро протискивается сквозь толпу и, выбежав за ворота, бросается прочь. Один из сторожей замечает его и неторопливо бежит вслед. Его коллега невозмутимо пропускает внутрь пациентов и запирает ворота. Беглеца хорошо видно с холма; он бежит гораздо быстрее своего преследователя.

— Вряд ли ваш коллега догонит его при таком темпе, — говорю я сторожу.

— Ничего, он его скоро приведет обратно.

— Что-то не похоже...

Сторож пожимает плечами.

— Это Гвидо Темпе. Он каждый месяц пытается удрать. И бежит прямо в ресторан «Форстхаус». Выпивает пару кружек пива... Там мы его каждый раз и находим. Он никогда не бежит дальше. Ему нужны две-три кружки пива. Причем только темного.

Он подмигивает мне.

— Поэтому мой коллега и не торопится. Он просто старается не упустить его из вида. Так, на всякий случай. Мы каждый раз даем Темпе время пропустить свои пару кружек. Почему бы и нет? Потом он идет обратно, смирный, как овечка.

— Куда он побежал? — спрашивает Изабелла, которая прослушала наш разговор.

— Выпить пива, — отвечаю я. — Больше ему ничего не надо. Счастливец!

Она не слушает меня. Она смотрит на меня.

— Ты тоже хочешь убежать отсюда?

Я качаю головой.

— Нет ничего, ради чего стоило бы бежать, Рудольф, — говорит она. — И ни одной цели, к которой стоило бы стремиться. Это всё — одни и те же двери. А за ними...

Она умолкает.

— Что за ними, Изабелла?

— Ничего. Это просто двери. Это всегда — просто двери, за которыми ничего нет.

Сторож запирает ворота и закуривает трубку. Пряный запах дешевого табака резко входит в мое сознание и вызывает непривычный образ — простая жизнь без затей, простая работа, славная жена, славные дети, простодушное исполнение своего житейского долга и честная смерть, и все как нечто само собой разумеющееся, день, вечер и ночь, без вопросов и раздумий о том, что за всем этим скрывается. Меня на мгновение обжигает болезненно-острая тоска и нечто вроде зависти. Потом я вижу Изабеллу. Она стоит у ворот, держась за железную решетку и прижавшись к ней головой, и смотрит вдаль. Время идет. Свет становится все более густым и алым и золотым, леса, постепенно теряя свои синие тени, чернеют на фоне яблочно-зеленого неба, по которому плывут розовые громады парусов.

Наконец она поворачивается. Ее глаза в этом призрачном свете кажутся почти фиолетовыми.

— Пошли, — говорит она и берет меня под руку.

Мы идем назад. Она прислоняется ко мне.

— Обещай, что никогда не оставишь меня, — говорит она.

— Я никогда тебя не оставлю.

— Никогда... Это же всего лишь миг...