Чёрный обелиск

Я молча смотрю на нее. Она должна вызывать у меня в эту минуту отвращение, но я не чувствую никакого отвращения. Даже в этой непристойной позе она не имеет ничего общего с бульварными девками, несмотря на все, что она делает и выкрикивает; во всем этом и в ней самой есть что-то отчаянное, дикое и невинное, я люблю ее, я хотел бы взять ее на руки и унести прочь, но не знаю, куда. Я поднимаю руки и поражаюсь их непомерной тяжести и чувствую себя несчастным, беспомощным, жалким провинциальным обывателишкой.

— Катись отсюда! — зло шипит Изабелла с земли. — Уходи! Проваливай! И больше никогда не приходи сюда! Только попробуй еще раз показаться мне на глаза, старый хрыч! Церковная крыса! Плебейское отродье! Евнух! Иди отсюда, идиот! Придурок! Мелкая душонка! И не смей больше таскаться сюда!

Она смотрит на меня, уже стоя на коленях; ее рот стал маленьким, глаза плоскими, серыми и злыми. Легким прыжком она вскакивает на ноги и, схватив юбку, уходит на своих длинных ногах, быстро, словно паря над землей, выходит из аллеи в лунное сияние, похожая на обнаженную танцовщицу, развевающую свою синюю широкую юбку, как знамя.

Мне хочется броситься вслед за ней, крикнуть ей, чтобы она оделась, но я неподвижно стою на месте. Я не знаю, что ей в эту минуту еще может прийти в голову; потом я вспоминаю, что голые пациенты, особенно пациентки, здесь не редкость.

Я медленно иду по аллее к воротам, поправляя рубашку и остро ощущая чувство вины — сам не зная, почему.

Поздно ночью я слышу, как возвращается Кнопф. Судя по звуку шагов, надрался он прилично. Мне сегодня совсем не до воспитательной работы, но именно поэтому я и иду к водосточной трубе. Кнопф останавливается в воротах и, как старый солдат, оценивает боевую обстановку. Вокруг все тихо. Он осторожно подходит к обелиску. Я, конечно же, не ожидал, что фельдфебель запаса оставит свою пагубную привычку после первого же предупредительного выстрела. Вот он стоит в боевой готовности перед памятником и прислушивается. Затем на всякий случай делает еще один, контрольный осмотр подступов к объекту. После этого прибегает к военной хитрости: сделав вид, что расстегивает ширинку, он в последний раз вслушивается в тишину. Наконец, убедившись, что все спокойно, он с торжествующей ухмылкой в моржовых усах занимает позицию перед обелиском и начинает очередной акт кощунства.

— Кно-опф!.. — возглашаю я через трубу гнусавым заунывным голосом. — Ты опять за свое, скотина?.. Ведь я предупреждал тебя!

Перемена в выражении лица Кнопфа с трудом поддается описанию. Я всегда с недоверием относился к утверждению, что кто-то от ужаса широко раскрыл глаза: я думал, что человек, наоборот, должен в такие минуты прищуривать их, чтобы острее видеть. Но Кнопф и в самом деле распахивает их, как испуганная лошадь при разрыве тяжелого снаряда. И даже вращает ими.

— Ты недостоин звания фельдфебеля саперных войск! — продолжаю я грозным голосом. — Я лишаю тебя этого звания! С этой минуты ты разжалован в рядовые, ссыкун несчастный! Вольно! Пшел вон!

Из глотки Кнопфа вырывается хриплый вой.

— Нет!.. Нет! — каркает он и затравленно озирается, тщетно силясь понять, откуда звучит глас Божий.

Звук исходит от угла между воротами и стеной его дома. Но там нет ни окон, ни отверстий. Кнопф в отчаянии.

— Всё, дружок! Теперь никаких сабель, никаких фуражек и нашивок! — зловещим полушепотом прибавляю я. — И никаких парадных мундиров! С этой минуты, Кнопф, ты — сапер второго класса! Понял, ты, болт свинячий?..

— Не-ет!.. — воет Кнопф, пораженный в самое свое солдафонское сердце. Истинный тевтонец скорее позволит отрезать себе палец, чем согласится лишиться воинского звания. — Не-ет!.. — уже шепотом молит он невидимого Судию, воздев грабли к небесам.

— Застегни штаны!.. — приказываю я и вдруг, вспомнив все ругательства и оскорбления, которыми меня осыпа́ла Изабелла, чувствую почти физическую боль в груди, и у меня темнеет в глазах от отчаяния и безысходности.

Кнопф покорно выполняет команду.

— Только не это! — жалобно каркает он, задрав голову и уставившись на облака, залитые лунным светом. — Только не это, Господи!..

Он стоит внизу, напоминая центральную фигуру скульптурной группы «Лаокоон», и борется с невидимыми змеями бесчестия и воинского позора. Точно так же стоял час назад и я, приходит мне в голову; боль с новой силой вгрызается мне в сердце. Меня вдруг охватывает жалость — к Кнопфу, к себе самому... У меня начинается внезапный приступ человечности.

— Так и быть!.. — тихо произношу я в трубу. — Хоть ты этого и не заслуживаешь, но я хочу дать тебе еще один шанс. Я решил разжаловать тебя не в рядовые, а в ефрейторы, да и то — условно. Если ты до конца сентября будешь ссать, как все цивилизованные люди, я верну тебе офицерское звание. Но не сразу: в конце октября ты будешь произведен в сержанты, в конце ноября — в вице-фельдфебели, а к Рождеству — в ротные фельдфебели. Ты меня понял?..