Чёрный обелиск

— Так точно, господин... господин... — Кнопф ищет подходящее обращение, и я, опасаясь, что он колеблется между «Богом» и «кайзером», вовремя прерываю его: — Это мое последнее слово, ефрейтор Кнопф! И не думай, что после Рождества ты снова сможешь взяться за старое! Зимой ты уже не скроешь следы своего свинства — они будут тут же замерзать. Только посмей еще раз подступиться к обелиску — и получишь удар током, а заодно такое воспаление простаты, что будешь ползать на карачках от боли. А теперь катись отсюда, куча навозная, вошь в галифе!

Кнопф с удивительной проворностью исчезает в темноте своего подъезда. Я слышу тихий смех из нашей конторы. Лиза с Георгом, оказывается, наблюдали представление.

— «Куча навозная, вошь в галифе»! — хрипло хихикает Лиза.

Из конторы доносится звук опрокинутого стула, еще какой-то приглушенный стук, потом дверь в лабораторию мыслительных опытов Георга Кролля закрывается.

Ризенфельд как-то подарил мне бутылку голландской можжевеловой водки, надписав ее, как книгу: «Лекарство от тоски и печали». Я достаю четырехугольную бутылку с яркой этикеткой: «Friesscher Genever van P. Bokma, Leeuwarden», открываю и наливаю полный стакан. Водка крепкая и пряная. Она уж точно не проклянет и не оскорбит меня.

18

Гробовщик Вильке с удивлением смотрит на женщину.

— А почему бы вам не взять два маленьких? — спрашивает он. — Это стоило бы не намного больше.

Женщина качает головой.

— Они должны лежать вместе.

— Но вы же можете похоронить их в одной могиле, — говорю я. — Вот они и будут лежать вместе.

— Нет, это неправильно.

Вильке чешет голову.

— Что вы на это скажете? — спрашивает он меня.

Женщина потеряла двух детей. Они умерли в один день. И она хочет не только купить одно надгробие на двоих, но и один гроб. Так сказать, двойной. Поэтому я и позвал Вильке в контору.

— Для нас в этом ничего особенного нет, — говорю я. — Надгробие с двумя надписями — не редкость. Бывают даже семейные надгробия с шестью, а то и с восемью надписями.

Женщина кивает.

— Вот так и сделайте! Они должны лежать вместе. Они всегда были вместе.

Вильке достает из кармана жилетки плотницкий карандаш.

— Вид у гроба будет дурацкий. Он будет слишком широкий. Почти квадратный. Дети же были еще очень маленькие. Сколько им было?

— Четыре с половиной.

Вильке принимается чертить.

— Как квадратный ящик, — говорит он. — Может, вы все-таки...

— Нет, — перебивает его женщина. — Они должны быть вместе. Они двойняшки.

— Для двойняшек тоже можно сделать два хорошеньких маленьких гробика, белых, лакированных. И форма была бы нормальная. А такой вот короткий, двойной выглядит нелепо...

— Мне плевать! — упрямо заявляет женщина. — У них была двойная люлька и двойная коляска, и теперь пусть будет двойной гроб. Они должны быть вместе.

Вильке опять чертит. Но и вторая попытка не дает желаемого результата: у него опять получается квадратный ящик, даже с завитушками плюща на крышке. Если бы покойники были взрослыми, Вильке было бы гораздо проще добиться прямоугольной формы; а дети слишком малы ростом.

— Я даже не знаю, разрешено ли это вообще... — приводит он последний аргумент.

— А почему это должно быть запрещено?

— Это как-то... необычно.

— То, что двое детей умирают в один день, — тоже необычно, — отвечает женщина.

— Это верно. Особенно, если они двойняшки... — В Вильке вдруг просыпается любопытство. — А у них что, была одна и та же болезнь?

— Да, — жестко отвечает она. — Одна и та же болезнь — они родились после войны, когда было нечего есть. Двойняшки! А у меня не хватало молока даже для одного...

— Надо же! — В глазах Вильке сверкает научный интерес. — Говорят, у двойняшек такое часто бывает. С астрологической точки зрения...

— Ну так как насчет гроба? — перебиваю я его, видя, что женщина явно не расположена вести дискуссию на интересующую Вильке тему.

— Я попробую, — отвечает Вильке. — Но не знаю, разрешается ли это... А вы знаете? — обращается он ко мне.

— Можно выяснить это в управлении кладбищами.

— А как насчет священников? Как вы крестили детей?

Женщина медлит с ответом.

— Один — католик, а другой — лютеранин, — произносит она наконец. — Мы с мужем так решили. Он у меня католик, а я лютеранка. Вот мы и решили крестить детей в разные веры.

— Значит, вы одного крестили в католическую, а другого в лютеранскую веру? — продолжает допытываться Вильке.

— Да.

— В один и тот же день?

— В один и тот же день.

Интерес Вильке к странностям человеческого бытия разгорается с новой силой.

— В двух разных церквях?

— Конечно, в двух, — раздраженно отвечаю я за нее. — А как же иначе? А теперь вернемся...

— А как же вы их различали? — перебивает меня Вильке. — Я имею в виду — столько лет? Они ведь, наверное, еще и близнецы?

— Да, — отвечает женщина. — Похожи, как две капли воды.

— Вот я и говорю! Как же их можно различать? Особенно, в первые дни, когда в доме все кувырком?

Женщина молчит.

— Ну какое это сейчас имеет значение? — говорю я и знаками призываю Вильке прекратить этот допрос.

Но тот не в силах обуздать свой бесцеремонный научный интерес.