Чёрный обелиск

В этот момент Кнопфа как раз вносят во двор. Он весь белый, по лицу течет вода, моржовые усы повисли мокрыми плетями. Вдруг он с криком вырывается, шатаясь, делает несколько шагов вперед и бросается на обелиск. Обхватив его руками и ногами, как лягушка, он прижимается к черному граниту и воет.

Я оглядываюсь. За спиной у меня стоит Георг в своей пурпурной пижаме, за ним фрау Кролль без вставной челюсти, в одном синем шлафроке, с бигудями на голове, еще дальше — Генрих, который, к моему удивлению, явился не в каске и при орденах, а в пижаме. Правда, пижама вполне в прусском стиле — в черно-белую полоску.

— Что случилось? — спрашивает Георг. — Белая горячка? Опять?

С Кнопфом это уже бывало. Он уже знаком с белыми слонами, которые выходят из леса, и воздушными кораблями, проплывающими сквозь замочную скважину.

— Хуже, — отвечает стойкий оппонент вдовы Конерсман.

Это и в самом деле Генрих Брюггеман, слесарь-водопроводчик.

— Почки и печень. Он думает, что они у него лопнули.

— А зачем же его притащили домой? Почему не в больницу Святой Марии?

— Он не хочет в больницу.

Появляется семья Кнопфа. Впереди фрау Кнопф, следом три дочери, все четверо — растрепанные, заспанные и перепуганные. Кнопф воет, терзаемый очередным приступом.

— А врачу вы звонили? — спрашивает Георг.

— Еще нет. Руки не дошли. Еле дотащили его. Он хотел прыгнуть в реку.

Женская часть семейства Кнопф обступает фельдфебеля и превращается в четырехголосый хор плакальщиц. Генрих тоже пытается воздействовать на него с помощью логики, апеллируя к его сознательности мужчины, солдата, фронтовика и просто немца и призывая его оставить в покое обелиск и отправиться спать, тем более что обелиск под тяжестью Кнопфа угрожающе шатается. Ему, Кнопфу, не только грозит опасность получить увечья, разъясняет Генрих; фирма, кроме того, предъявит ему счет, если с обелиском что-нибудь случится. А это ценный, полированный шведский гранит, который при падении неизбежно будет поврежден.

Кнопф его не понимает. Он с широко раскрытыми глазами ржет, как лошадь при виде призраков. Я слышу, как Георг звонит из конторы врачу. Во двор входит Лиза — в вечернем платье из мятого белого атласа. Она пышет здоровьем и распространяет вокруг себя сильный запах кюммеля.

— Тебе привет от Герды, — сообщает она мне. — Она велела тебе навестить ее.

В этот момент из-за крестов выскакивает любовная парочка. В плаще поверх пижамы появляется Вильке. За ним — Курт Бах, второй вольнодумец, в черной пижаме и в русской косоворотке с поясом. Кнопф разражается очередным воплем.

Слава Богу, до ближайшей больницы недалеко. Вскоре приходит врач. Его наспех вводят в курс дела. Оторвать Кнопфа от обелиска не представляется возможным. Поэтому его собутыльники спускают ему штаны настолько, чтобы показалась его тощая задница. Врач, бывавший на войне и не в таких переделках, сует Георгу в руки карманный фонарик, протирает ярко освещенный зад Кнопфа ваткой, смоченной спиртом, и всаживает в него иглу шприца. Кнопф поворачивает голову назад и, издав уколотым местом неприличный звук оглушительной силы, сползает по обелиску вниз. Врач отскакивает от него, как будто тот в него выстрелил.

Кнопфа поднимают на ноги. Он еще пытается цепляться руками за подножие обелиска, но его сопротивление уже сломлено. Я понимаю, почему он в страхе бросился к обелиску: здесь он провел немало прекрасных, беззаботных минут без всяких почечных колик.

Его вносят в дом.

— Этого следовало ожидать, — говорит Георг Брюггеману. — Как это случилось?

Брюггеман качает головой.

— Понятия не имею. Он как раз выиграл пари у одного типа из Мюнстера. Точно определил, какая водка из кабачка «Шпатенброй», а какая из ресторана «Блюме». Мюнстерец привез их в машине. Я был судьей. И вот мюнстерец уже достает бумажник, а Кнопф вдруг побелел и мгновенно взмок. Потом упал на землю, начал корчиться, блевать и орать. Ну остальное вы видели. А хуже всего то, что этот мюнстерец в суматохе смылся, так и не заплатив за проигрыш. И никто его не знает, и номера машины тоже никто не запомнил.

— Да, это, конечно, кошмар, — отвечает Георг.

— Как посмотреть. Я бы сказал: судьба.

— Судьба... — говорю я. — Если вы хотите уйти от своей судьбы, господин Брюггеман, то не возвращайтесь по Хакенштрассе. Вдова Конерсман поджидает вас там с мощным фонарем, который она одолжила у соседей, и пивной бутылкой. Верно, Лиза?

Лиза оживленно кивает.

— А бутылка-то у нее — полная! Если она разлетится от удара о вашу голову — будет вам сразу же и холодный компресс.

— Черт побери! — говорит Брюггеман. — Как же мне отсюда выбраться? У вас тут тупик?

— К счастью, нет, — отвечаю я. — Вы можете уйти садами, через Блейбтройштрассе. Советую поторопиться, а то уже светает.

Брюггеман скрывается в темноте. Генрих Кролль осматривает обелиск на предмет повреждений и тоже исчезает.

— Таков человек... — задумчиво резюмирует Вильке, кивает наверх, в сторону Кнопфовских окон, затем в сторону сада, куда крадучись удалился Брюггеман, и поднимается по лестнице в свою мастерскую, где он, судя по всему, сегодня просто ночует.