Чёрный обелиск

— Шестьдесят тысяч — рюмка.

— Что?.. — испуганно переспрашивает Хунгерман. — Сорок тысяч, и ни пфеннига больше!

— «Пфенниг»! — произносит «мадам». — Сто лет уже не слышала этого слова!

— Зайка, сорок тысяч он стоил вчера, — поясняет Железная Лошадь.

— Сорок тысяч он стоил сегодня утром. Я был здесь сегодня утром по поручению комитета.

— Какого комитета?

— Комитета по оздоровлению лирики через непосредственный чувственный опыт.

— Зайка, — говорит Железная Лошадь, — это было до объявления нового курса доллара.

— Это было до одиннадцатичасового курса.

— Это было до послеобеденного курса, — возражает «мадам». — Не будьте такими скрягами!

— Шестьдесят тысяч — это уже по курсу на послезавтра, — вставляю я.

— На завтра. Каждый час приближает тебя к нему. Успокойся! Курс доллара неотвратим, как смерть. От него никуда не денешься. Тебя, кстати, зовут не Людвиг?

— Нет, меня зовут Рольф, — твердо отвечаю я. — Людвиг не вернулся с войны.

— Стоп! — с тревогой произносит вдруг Хунгерман, охваченный дурным предчувствием. — А как насчет таксы? Мы сошлись на двух миллионах. С раздеванием и получасовой беседой после сеанса. Беседа — очень важный момент для нашего кандидата.

— Три миллиона, — флегматично заявляет Железная Лошадь. — И это еще дешево.

— Друзья! Нас предали! — орет Хунгерман.

— А ты знаешь, сколько сегодня стоят такие вот сапоги — чтобы до самой задницы? — спрашивает Железная Лошадь.

— Два миллиона и ни сантима больше! Если уже даже здесь не соблюдают договоренностей — значит конец света не за горами!

— Договоренности! Какие могут быть договоренности, если курс скачет, как пьяная коза?

Маттиас Грунд, который, как автор «Книги о смерти», до этого момента молчал, поднимается.

— Это первый бордель, в который проникла зараза национал-социализма! — заявляет он со злостью. — Договоры для вас — это просто бумажки, да?

— И договоры, и деньги, — невозмутимо отвечает Железная Лошадь. — А вот высокие сапоги — это высокие сапоги, и черное эротическое белье — это черное эротическое белье. То есть жутко дорогой товар. Но вы можете выбрать даму и подешевле. Это же как на похоронах — можно заказать катафалк с плюмажем, а можно и без. Для этого зеленого конфирманта сойдет и второй сорт!

С этим аргументом трудно не согласиться. Дискуссия достигла мертвой точки. Но тут Хунгерман замечает, что Бамбус успел тайком выпить не только свой коньяк, но и рюмку Железной Лошади.

— Всё, мы пропали! — говорит он. — Теперь поневоле придется платить этим гиенам с Уолл-стрит ту сумму, которую они требуют. Крепко ты нас подвел, Отто! Теперь мы вынуждены обставить твое посвящение в рыцари гораздо скромнее — без плюмажа, с обыкновенной, чугунной лошадью.

К счастью в этот момент в зал входит Вилли. Он заинтересован в успешной сдаче экзамена Отто на мужскую зрелость уже хотя бы из любопытства и потому, не моргнув глазом, платит разницу в цене. Потом угощает всех водкой и сообщает, что заработал сегодня на своих акциях двадцать пять миллионов и часть из них намерен пропить.

— Ну ступай, дитя мое! — говорит он Отто. — И возвращайся мужчиной!

Отто исчезает.

Я подсаживаюсь к Фритци. Старое давно забыто; с тех пор как ее сын погиб на фронте, она уже не считает нас мальчишками. Он был унтер-офицером и был убит за три дня до окончания войны. Мы беседуем о довоенном времени. Она рассказывает, что ее сын хотел стать гобоистом и учился музыке в Лейпциге. Рядом с нами дремлет «мадам» с догом на коленях. Вдруг наверху раздается крик. Потом мы слышим какой-то грохот, и в следующее мгновение появляется Отто в кальсонах, преследуемый разъяренной Железной Лошадью, которая лупит его жестяным тазом. Отто, как спринтер-рекордсмен, проносится по залу и выскакивает на улицу; мы втроем на скаку останавливаем Железную Лошадь.

— Недоносок проклятый! — произносит она, тяжело дыша. — Ишь чего придумал — ножом меня колоть!..

— Это был не нож, — говорю я, осененный догадкой.

— Что?

Железная Лошадь поворачивается к нам спиной и тычет пальцем в красное пятно на ляжке.

— Крови нет. Он просто кольнул тебя пилкой для ногтей.

— Пилкой для ногтей?.. — изумленно переспрашивает Железная Лошадь. — Такого в моей практике еще не было! Главное — не я его колю, а он меня, эта мокрая курица! Зачем я, как дура, надевала эти сапоги? Для чего я собирала свою коллекцию хлыстов? Я вела себя прилично и просто хотела дать ему маленькую, пробную порцию садизма — так, слегка, играючи перетянула его по его тощим ляжкам, а он, подлая очкастая змея, втыкает в меня свою пилку для ногтей! Садистская рожа! Ну сами посудите, на кой черт мне тут садисты? Я и без них не пропаду! Я, мечта любого мазохиста! Это же надо — такое оскорбление!

Мы успокаиваем ее двойной рюмкой доппель-кюммеля. Потом ищем Бамбуса. Он стоит за кустом сирени и ощупывает голову.

— Отто! Иди сюда! Опасность миновала! — кричит ему Хунгерман.

Бамбус отказывается возвращаться и просит, чтобы мы выбросили ему его одежду.

— Это исключено! — заявляет Хунгерман. — Мы за тебя уже заплатили, а три миллиона на дороге не валяются!