Чёрный обелиск

— Странно! — говорит Вилли. — Она мне сейчас все больше напоминает нашего обер-лейтенанта Хелле, эту злобную тварь, которая нас мучила до последнего дня, пока нам не выписали направление на геройскую смерть. В темноте — просто копия! Ты не представляешь себе, какое это наслаждение — держать Хелле за шкирку и насиловать! Даже мурашки по спине бегают. Никогда бы не подумал, что это будет доставлять мне такое удовольствие! Веришь?

— Верю.

Мы идем темными цветущими садами. Веет запахом каких-то незнакомых цветов.

— Как сладко лунный свет почиет на холмах...[28] — произносит вдруг кто-то и поднимается с земли, словно призрак.

Это Хунгерман. Он такой же мокрый, как и Маттиас Грунд.

— Что с тобой? — спрашиваю я. — Дождя, кажется, не было.

— Эдуард нас высадил на полдороге. Мы, видите ли, слишком громко пели, и нашему респектабельному ресторатору это не понравилось. А потом я хотел немного освежить Отто, и мы оба свалились в ручей.

— И вы тоже?.. А где Отто? Он что, поплыл искать Маттиаса Грунда?

— Он ловит рыбу.

— Что?

— Черт бы его побрал! — говорит Хунгерман. — Надеюсь, он не свалился в воду. Он же не умеет плавать.

— Да брось ты! Тут воды — по колено.

— Отто может утонуть и в луже. Он любит свое отечество.

Мы быстро находим Отто, который стоит на мостике через ручей и, держась за перила, читает проповедь рыбам.

— Тебе плохо, Франциск? — спрашивает Хунгерман.

— Еще как! — отвечает Отто и хихикает, как будто это безумно смешно. Потом начинает стучать зубами. — Холодно! — с трудом произносит он. — Я — тепличное растение.

Вилли достает из кармана бутылку кюммеля.

— Что бы вы без меня делали? Кто вас еще спасет от воспаления легких и холодной смерти? Ваш запасливый дядя Вилли!

— Жаль, что здесь нет Эдуарда, — говорит Хунгерман. — Вы бы заодно спасли и его и побратались бы с господином Валентином Бушем. Полковое братство спасителей Эдуарда! Это бы его доконало.

— Оставьте ваши пошлые шуточки! — произносит Валентин из-за его спины. — Вот уж действительно — ничего святого! Капитал — это понятие священное! Или вы коммунист? Я ни с кем не собираюсь делиться. Эдуард принадлежит мне.

Мы пьем кюммель, сверкающий в лунном свете, как желтый бриллиант.

— Ты сегодня еще куда-то собираешься? — спрашиваю я Вилли.

— В певческий союз Бодо Леддерхозе. Идемте со мной. Вы там хоть просохнете.

— Прекрасная идея! — говорит Хунгерман.

Никому и в голову не приходит, что проще было бы пойти домой. Даже певцу смерти. Жидкость, похоже, сегодня ночью приобрела какую-то необъяснимую притягательную силу.

Мы идем дальше вдоль ручья. Луна серебрится в воде. Ее можно пить — кто-то, кажется, уже однажды говорил это?

15

Позднее лето тяжелой, душной завесой висит над городом, доллар вырос еще на двести тысяч марок, голод стал еще более привычным явлением, цены взлетели еще выше, и все очень просто: цены растут быстрее, чем заработная плата, и та часть населения, которая живет на жалование, пенсию и другие мелкие доходы, все больше и больше скатывается в беспросветную нищету, в то время как другая часть граждан задыхается от богатства. Правительство спокойно взирает на все это. Благодаря инфляции оно избавляется от своих долгов, а то, что оно одновременно избавляется и от населения, никого не интересует.

Мавзолей для фрау Нибур готов. Уродливая каменная будка с цветными стеклами, бронзовыми цепями и посыпанной гравием дорожкой вокруг. Правда, ни одна из скульптурных работ, которые я ей расписывал, не была выполнена. Но фрау Нибур вдруг передумала его покупать. Она стоит во дворе, с пестрым солнечным зонтиком в руке, в соломенной шляпе с лакированными вишнями и в бусах из искусственного жемчуга. Рядом с ней — некий индивидуум в тесном клетчатом костюме и в гамашах. Грянул гром, траур отменен, фрау Нибур объявила о помолвке. На Нибура ей тут же стало наплевать. Индивидуум носит гордое имя Ральф Леман и представляется консультантом по промышленным вопросам. Для такого имени и такой профессии у него слишком поношенный костюм. Галстук, правда, новый. Как и оранжевые носки. Вероятно, первые подарки счастливой невесты.

Борьба идет с переменным успехом. Сначала фрау Нибур заявляет, что вообще не заказывала мавзолей.

— У вас есть хоть какая-нибудь бумажка, подтверждающая, что я его заказывала? — спрашивает она торжествующе.

Бумажки у нас нет.

Георг мягко возражает, что в нашей профессии это и необязательно. Перед лицом смерти пока еще, слава Богу, действуют такие понятия, как доверие и порядочность. Кроме того, у нас наберется с дюжину свидетелей, которые видели, как фрау Нибур изводила наших камнерезов, нашего скульптора и нас самих своими бесконечными капризами и придирками. И наконец, тот факт, что она внесла аванс.

— Вот об этом я и толкую! — заявляет фрау Нибур, следуя некой изящной логике. — Его-то мы и хотим получить обратно.

— Значит, вы все же заказывали мавзолей?

— Я его не заказывала. Я только его частично оплатила.

— Что вы скажете на это заявление, господин Леман? — спрашиваю я. — С вашим опытом консультанта по промышленным вопросам?