Снаряд шмякнулся точнехонько о дымовую трубу, она подломилась, разошлись швы, скреплявшие металлические листы, и из прорехи в сторону вырвался черно-огненный фонтан.
– Метко! – оценил Грин. – Что прикажете делать?
Оставалось им, по-видимому, лишь одно – молиться. Затормозить амфибию было некому, она приближалась к берегу, таща за собой свой незадачливый экипаж. Выбраться на палубу – верная смерть. Камни и так уже сыпались на нее градом, судно ухало и стенало, проседая каждый раз на добрый фут. Отпустить леер и покинуть единственное укрытие – исход тот же. На зеркале озера двое барахтающихся пловцов будут как на ладони.
– Макси, – прошепелявил напоследок Грин, погрузившись по уши и хлебая ртом воду. – Вы меня все-таки простите… за миссис Энн… и за все прочее…
На палубе судна что-то хрупнуло, пронзительно засвистело. Оглушительный треск вырвался из утробы амфибии и разнесся окрест. Взмыл к небесам желто-багровый султан в белесом ореоле, полетели россыпью исковерканные железяки, обломки дерева, куски угля…
Это взорвался паровой котел.
Глава пятая
Приют мертвецов
Начав свое стремительное наступление из Галиции, русская армия под командованием графа Ивана Федоровича Паскевича-Эриванского теснила двадцатипятитысячное польско-венгерское соединение Генриха Дембинского и продвигалось в глубь Угорщины. Населенные пункты падали один за другим – одни после незначительных столкновений, другие вовсе без боя. В середине июня был взят небольшой городок Токай, славившийся своими винодельческими традициями. До Мишкольца – административного центра Северной Венгрии – оставалось полсотни верст.
Генерал-фельдмаршал Паскевич разместился на постой в чистом беленом домике на берегу Тисы. Здесь всегда было свежо и светло – помимо щедрых в эту пору солнечных лучей комнаты подсвечивали блики, усеивавшие серебристую ленту реки. В углу уютного зальца, приспособленного Паскевичем под рабочий кабинет, стояла кадка с лимонным деревом, оставшаяся от прежнего хозяина, здешнего богатея, который дал деру при приближении интервентов. Иван Федорович самолично поливал землицу в кадке и вспоминал безмятежные детские годы, проведенные среди крестьян, принадлежавших его отцу – помещику Полтавской губернии.
Утром 17 июня генерал-фельдмаршал, позавтракав и насладившись медовым вкусом токайского вина, занялся изучением последних сводок. Читая, он низко склонялся над бумагами – подводили глаза. Покуда был на постоянной военной службе, водил полки в наступление, никакие болячки не давали о себе знать. Но семнадцать лет в должности польского наместника, рутинная возня с бессчетными документами, многочисленные отчеты в Петербург – все это подточило зрение, стал слепнуть. Сам государь выражал беспокойство, советовал лечиться. Но для Паскевича существовало лишь одно действенное лекарство – война, поэтому он с радостью и благодарностью принял указ Его Императорского Величества о назначении главнокомандующим армией, отправляемой на подавление венгерского мятежа.
Отправляясь сюда, Паскевич представлял себе революционную армию в виде лапы дракона с тремя когтистыми пальцами. Первый коготь – генерал Гёргей, второй – Дембинский, третий – Бем. Остальных военачальников можно было не принимать в расчет, но эти трое, действовавшие, соответственно, на севере, востоке и юге страны, считались талантливыми и везучими. Они очистили территорию Венгрии от австрийцев и стояли уже под Веной, грозя вот-вот ее захватить.
Однако Паскевич скоро понял, что дракон – дутый, а когти у него затупились.
Сводки обнадеживали. Не сегодня завтра русский авангард должен был вступить в Мишкольц, а юго-восточнее (наступление шло широкой полосой) уже маячил Дебрецен, где заседало правительство мятежников во главе с главным бунтарем Лайошем Кошутом. Тем временем в Словакии австрийцы сражались с войском венгерского главнокомандующего Гёргея. В помощь союзникам была послана дивизия Панютина, и дела там тоже шли неплохо. Генерал-фельдмаршал не имел причин для недовольства.