Четвертый коготь дракона

Кошут заволновался. Эти «кое-кто» были ему известны. Михай и иже с ним попортили крови не столько врагам республики, сколько своим товарищам по революционному движению. Действуя бесчестными, а подчас и откровенно звериными методами, они наносили непоправимый урон репутации новой власти и отпугивали от нее еще не определившиеся слои населения. А ведь согласившись с общими правилами, под руководством правительства, могли бы усилить народную армию, принести пользу на полях сражений…

Анита в уме отсеяла трибунную риторику от того, что имело истинное значение, и поверила Кошуту. Вдобавок ему вторил Шандор, которого она знала намного лучше и который ни разу не дал повода усомниться в его безупречной порядочности.

Поднявшись в отведенную ей комнатушку, она поискала письменные принадлежности. Не нашла. Отщепила ножом лучину от стула, оторвала от своего головного обруча белую ленту. Отстегнула от платья американскую булавку, раскрыла ее. Не поморщившись, ткнула иглой себе в предплечье. Взяла лучину и, макая ее в выступившую на смуглой коже кровь, вывела на ленте две короткие фразы.

В ту же ночь, ближе к рассвету, Бетти, никем не замеченная, покинула убогий трактир и направилась обратно к Дебрецену.

* * *

К исходу июня, после почти месячного пребывания в Венгрии, русская армия не приняла участия еще ни в одном мало-мальски значительном сражении, ее боевые потери составляли менее сотни человек, а вот холера, эта «собачья смерть», как ее называли в народе, явившись ниоткуда, унесла только за первую неделю четыре тысячи жизней.

Генерал-фельдмаршал распорядился дважды в день, утром и вечером, доставлять ему сводки: сколько еще человек умерло, сколько выявлено заразившихся. Сводки удручали, жесточайшая болезнь истребляла армию похлеще любого врага. Такими темпами от почти полуторасоттысячного войска за четыре-пять месяцев не останется никого.

А тут еще сообщения о том, что основные силы венгров, дотоле бившиеся с австрийцами в Словакии, оставили затею взять Вену и двинулись на свидание с русскими. Кулак венгров был внушителен – до сорока тысяч штыков, – и управлял им опытный Гёргей, уже изрядно потрепавший вояк Франца-Иосифа. Паскевич не сомневался: променад завершен, отныне начнется настоящее противостояние, грядут и нешуточные баталии. Но как быть с холерой? Иван Федорович преотменно помнил эпидемию 1830 года, когда вся колоссальных размеров страна оцепенела на много месяцев. Полмиллиона инфицированных, из коих более половины скончались в ужаснейших мучениях. Всеобщее умопомешательство, холерные бунты в Петербурге, Тамбове, Севастополе, Старой Руссе…

Вот и ныне моральный дух вверенной Паскевичу армии был подорван, призрак костлявой старухи в саване и с косой виделся всякому – от рядового до генерала. Это было хуже, чем картечь, – совершенно невозможно было угадать, кто падет следующим.

Медики сбились с ног, возможные меры предосторожности были приняты. Всем без разбора чинам предписывалось иметь при себе уксус или раствор хлорной извести (их выдавали в лазарете), протирать ими как можно чаще руки, участки лица около носа и виски. С этой же целью некоторые, не желавшие возиться с хрупкими стеклянными пузырьками, носили в карманах белильную известь, которой и натирались. Рекомендовалось также вдыхание паров дегтя и умеренное употребление вина. Последнее было встречено с одобрением, однако ни одна из мер радикальным образом не работала, и холера продолжала свирепствовать.

– Это не может быть случайностью! – бубнил майор Капнистов.

– Это не может быть случайностью! – соглашался с ним Максимов, и оба, каждый в меру своих навыков и возможностей, пытались вычислить диверсанта, который пустил заразу под сень российского флага.

Максимов жил в походной палатке вместе с Грином и двумя пехотными офицерами. Грин умудрялся даже в холерном содоме сохранять самообладание. При крушении амфибии на озере Балатон он сумел спасти свой саквояж, набитый всякой всячиной, и в свободное от переходов и кратких перестрелок время с удовольствием перебирал его содержимое. Саквояж весил по меньшей мере фунтов двадцать и казался бездонным. Столь емкое вместилище вкупе с увесистым содержимым должно было неминуемо утонуть, и Максимов выразил удивление по поводу того, что американцу удалось сохранить при себе сей предмет. Грин ответил, что сразу после взрыва нырнул в балатонскую пучину и подобрал саквояж среди обломков, опустившихся на дно. Благо катастрофа произошла неподалеку от берега и глубина оказалась невеликой.

– Что же ценного в этом саквояже, раз вы не позабыли о нем даже в такую критическую минуту? – полюбопытствовал Максимов.

На что Грин ответил с загадочной полуулыбкой:

– Как-нибудь увидите…

Как-то раз Максимов застал американца за занятием, годным разве что для детей: тот вынул из саквояжа и запустил в воздух модельку сигарообразного аэростата. Моделька летала на уровне вытянутой вверх руки, стрекотала, как кузнечик, и выписывала круги.