Четвертый коготь дракона

Но и от чепуховой раны, а может, от испуга, поручик сомлел, сделал два-три неверных шажка, не удержал равновесия и навалился грудью на край котла. В глаза ему шибануло обжигающим паром, от крика, застрявшего в горле, он поперхнулся.

– Дурак! Куда?? – в один голос возопили Максимов и Капнистов.

Грин тоже выкрикнул что-то по-английски, все трое рванулись к поручику, но тот – вот уж дурак так дурак! – голося от боли, шатнул котел и опрокинул на себя все пять ведер кипящей жижи.

Сделал он это не нарочно – просто ополоумел. Трудно поверить, что человек в здравом и трезвом рассудке стал бы учинять над собою такое… Нечеловеческий вой разнесся над лагерем. Максимов, Капнистов и Грин, замерев, не могли оторвать взглядов от корчившегося на земле тела, облепленного лепестками капусты и звездочками свеклы. Ослепший и красный – воистину красный, как томат, – поручик бился в судорогах, хрипел, захлебывался…

Прибежали санитары из лазарета, стали сдирать с ошпаренного одежду. Максимов отворотился от этого невыносимого зрелища и пошел прочь. За ним плелся Грин. Капнистов остался с санитарами, талдычил, как заведенный:

– Вот дурак… ну и дурак! – И прибавлял скороговоркой: – Что хотите делайте – он мне нужен живой!

Максимов с Грином в гробовом молчании дошли до своей палатки. Каждый переживал увиденное, никто не решался произнести ни слова.

Безмолвие разрушилось, когда с левой стороны прогремели подряд четыре выстрела. Максимов встрепенулся.

– Что там еще такое?

Они с американцем побежали на звуки стрельбы и наткнулись на унтера и двух рядовых, которые с озадаченными физиономиями рассматривали что-то, лежавшее в кустах.

– Что тут у вас? – спросил Максимов.

– Да вот, извольте видеть, вашбродь, – сдвинулся чуть в сторону унтер, – деваха мертвая… по виду из тутошних…

В траве лежала, разметав руки, девушка лет двадцати пяти, с двумя пышными косами, заостренным носиком и пухленькими щечками, на одной из которых запекся небольшой шрам. Грин нагнулся к ней, пощупал пульс, скорбно кивнул Максимову: дескать, ничем уже не помочь.

– Как есть мертвая, – подтвердил унтер. – Хлопцы мои дозор несли. – Он повел коричневым пальцем на рядовых. – Вон там, в ложбинке, стояли… Слышат: ойкнул кто-то… тонехонько так… Бегом сюда, а тут трое, с кинжалами, что твои абреки… И девка лежит. Мои выпалили, да мимо…

– Далече было, – прогудел басом один из рядовых, рослый детина с казацкими усищами. – Одного задели, кажись, но несильно…

– Они – деру! – решил вступить в разговор второй, низенький и тщедушный. – Мы – за ними, они в лесок – и след простыл. Вернулись мы, а девка не дышит уже.

Максимов наскоро перевел американцу услышанное.

– Ножом в грудь, три раза, – констатировал Грин и указал на окровавленные прорехи на платье убитой. – Жаль… красивая была девушка…

– За что они ее? Наверняка же земляки…

– При ней ценное было, – пояснил рослый солдат. – В торбочке несла, в полотняной.

– Откуда знаешь?

– Дык мы с Тимохой видели. Торбочку цы́ган забрал, он у тех троих вроде за главного… А когда на взгорок карабкался, обронил кой-чего… – И солдат показал на заскорузлой ладони искусно сделанную серьгу с рубиновым камешком.

– Дакося, командиру снесу. – Унтер протянул к сережке свою лапищу, но его опередил Максимов – схватил сережку, поднес к самым глазам.

– Что за дьявол! – громко прошептал он по-французски, чтобы понял один американец. – Это серьга Аниты!

– Вы уверены?

– Руку даю на отсечение! Это из тех украшений, что достались ей от матери. Прекрасно их помню, она никогда с ними не расставалась…

– Каким образом украшения вашей супруги оказались у этой Амариллиды? Невозможно допустить, что они были вынуты из ушей так, чтобы миссис ничего не заметила…

– Вы на что намекаете? – вызверился Максимов, и в нем всколыхнулась новая волна ненависти к американцу.

– Макси, не начинайте… Я всего лишь строю предположения.

– Оставьте свои предположения при себе! Это все из-за вас… – Максимов повернулся к унтеру и перешел на русский: – Что-нибудь при ней нашли?

– Да кто ж искал-то? – смутился унтер, косясь на зарезанную ундину. – Приказа не было, я велел ничего не трогать…

Максимов рассмотрел девушку внимательнее. Взял ее еще теплую руку, разжал стиснутый кулак.

– А это что?

Из кулака выпала скомканная лента, перепачканная алым. Максимов поднял ее, аккуратно расправил. Все присутствующие с любопытством воззрились на нее. Унтер поскреб ногтем бритый затылок.

– Никак написано чегой-то…

– Кровью! – охнул худенький рядовой и перекрестился.

Лента плескалась на ветру в дрожащих пальцах Максимова. В глазах рябило. Он напрягся, сфокусировал взгляд. Увидел среди пятен на ленте слово «Алекс», и сердце заколотилось так яро, как никогда в жизни.