Четыре безумия. Клиент Шекспира

«Элефант», переваливающийся по дождливым улицам Лондона. Битком набитый усталыми торговками, болтливыми студентами и деловыми людьми. Запахи определить сложно.

Из душных, волглых улиц столицы он направлялся в свежесть провинции.

Иван ощущал подобное впервые. Будто из одной жизни перебирался в другую.

Кают-компания

– Виньяк и маленькое пиво.

– Темное?

– Можно.

Солнечное сияние, преломившись в толстых диоптриях измазанного окна, разливалось, высвечивая мелкие пылинки, липшие к влажным ресницам и вызывающие чихание. Оно ловко чертило на стенах невнятные лозунги и граффити, свисало с дешевых латунных люстр, забывая продемонстрировать зорким глазам, искрящимся светом, указать на спрятанные в темные углы столы, служившие частью инвентаря трактира «Два рыбака». Никто из завсегдатаев этого глинобитного дома, этой большой комнаты, где хозяин установил деревянную стойку, три расшатанных стола и пробил рядом с двустворчатым окном дверь, чтобы прицепить над ней вывеску, не называл его прежним, крестным, давным-давно обмытым шампанским, именем «Кают-компания». В нее сворачивали не только рыбаки, заспанные зеленщики, бродяги, заплутавшие путники и припозднившиеся игроки, но и купцы, почтовые служащие и учителя. Все они утоляли в убежище самой многочисленной касты на свете свойственную людям страсть. Так что в «Кают-компании» десятилетиями собирались люди, для которых трактир был убежищем, защитой и гнездом; утром необходимым только для того, чтобы выпить, в полдень ради получения информации, а вечером для посиделок… Поэтому трактир пропитался запахами рыбы и застоявшегося утра, свежих новостей и черствого хлеба, алкогольных испарений и сырости, пропитавшей линялые пиджаки, куртки и некогда бывшие белыми стены.

– Шах. Смыслов… – оборвал паутину тишины самый крупный из трех доминошников.

– Ходи… – нетерпеливо откликнулся другой.

Мелкий человечек, прятавший лицо в грубой ткани воротника потертого пальто, которое когда-то было солдатской шинелью, выждав немного, выложил на стол кость…

– Вот тебе, Сталин, вот тебе, и помалкивай…

– Дупель пусто…

– Ладно.

– Да.

– Ну и? Что скажешь? – спросил третий, выкладывая свою кость на стол, впритык к растянувшейся на измызганной трактирной столешнице цепочке.

– Американцы прогулку астронавта Нила Армстронга и того, второго, забыл, как его звать, по Луне сняли в Голливуде. В студии, – сказал мужчина, которого окликали кличкой Джугашвили.

– А ты, Сталин, не преувеличиваешь?

– А ты, Тито, ничего не понимаешь в жизни, – бросил Коба тезке. – Все прекрасно расставили, сняли и передали по телевидению, которое тоже чудо не меньше, что и прогулка по Луне…

– Болтаешь, Сталин, ахинею несешь…

– А почему они ни разу не повторили этот шпацирунг по месяцу? – отрезал мужчина. – Не сумели? Экономически невыгодно? Как бы не так. Врали. Врали, как и сегодня врут. Это я тебе точно говорю…

– Сталин такого не вытворял.

– Сталин уже покойником был…

– А Никита?

– Русские про это еще тогда знали, но помалкивали, потому что им никто не угрожал, ни в политике, ни в технологии, ни в военном деле. Ничего америкашки с ними сделать не могли…

– Как бы ты, Сталин, из-за этой суматохи да из-за России опять на море не отправился…

– На Гавайи Титовы…

– Ходи, блин, Тито, кончай болтать!

– Мимо.

– Тогда сиди и помалкивай. Когда тот, чьи Гавайи поминаешь, был жив, ты помалкивал, чтобы на Голый остров не отправили, а когда он копыта отбросил, первым на партсобраниях и митингах орал как попугай ара: и после Тито – Тито! А сейчас болтаешь и мажешь…

– Тогда только так и надо было говорить, чтобы народ воодушевить…

– Ходи, Тито…

– Если бы сегодня в России Коба был или хотя бы товарищ Хрущев, который ботинком по столу колотил, тогда бы в Белом доме почесались. Да если Россия чуток, самую малость в себя придет, эти американские голодранцы тут же прекратят весь мир трахать, – высказался Сталин, закатывая глаза. – Все они там, в Америке, обезумели и занаркоманились.

– Вот вам два-два…

– Извольте, – сказал официант, выставляя на стойку привычный набор. Рюмку виньяка и бутылку темного пива.

Иван посмотрел на стоящего рядом человека. Высокий, черный, бровастый. Он вполне мог быть рабочим, землекопом или рыбаком. Тяжко работает руками, но и головой тоже, – подумал Иван. – Лицо грубое, морщинистое, обожженное солнцем. Он в канцеляриях бывает, только когда за жалованьем приходит. Ничем не отличается от прочих в трактире. Трехдневная щетина на лице, потертая ветровка, кепка, резиновые сапоги.

– Ты здесь новичок? – спросил мужчина.

– Как догадались?

– Ты, парень, выпивку заказал. Так делают только те, кого официант не знает. Завсегдатай просто приходит и садится, а ему уже выпить несут.