Четыре безумия. Клиент Шекспира

Полчаса спустя, внеся чемодан и несколько книг, он сидел на деревянной скамье за столом, покрытым пестрой клеенкой, в тени ореха во дворе дома госпожи Кисы, настоящее имя которой, как он узнал, Маришка, а фамилия – Деак. Тридцать лет тому назад эту уважаемую венгерскую фамилию перед Богом и людьми в церкви святого Иоанна Предтечи после двух лет ухаживания она сменила на Цветкович. Ее супруг, инженер Цветкович, днями напролет обустраивал чердак, в который должен был вселиться Иван Старович, режиссер из Белграда, трудился после работы, обильного обеда и кратковременного полуденного отдыха, положенного пенсионеру. Тогда он намеревался использовать оставшееся время и квартиру для двух своих увлечений, посвященных бабочкам и почтовым маркам, однако под крышей он не провел ни одного часа, ни разу не поскучал там во время полуденного отдыха.

– Был такой же прекрасный день, как сегодня. Солнечный весенний день. Мой Слава вернулся с рынка, остановился посреди двора, как раз вот тут, смотрите, у колонки, и тогда, посмотрите, как и сейчас, у воды собирались пчелы. Я сидела здесь, под орехом. Только что я сварила кофе. Так я встречала его с рынка, каждое воскресенье. И вот смотрю я, Иван, что-то с ним не в порядке. Оцепенел мой Слава, одеревенел, совсем как статуя перед Магистратом, как памятник. Таким он бывал, если выпивал немножко. Наверное, подумала я, дернул стаканчик-другой, и уже приготовилась его костерить. И тут он, представьте, рухнул на землю, упал ничком как подкошенный. Корзинка по двору покатилась. Продукты рассыпались. Я завизжала. Но в таких случаях женский писк не помогает. И слезы тоже. Ничего. Когда я подбежала, он уже был готов. Сердце не выдержало…

Струя ветра пролетела сквозь крону ореха.

– Возьми, дитя мое, сливовое повидло. Знаменитый рецепт. Из Сербии. Такое только дома можно сварить…

– Спасибо.

– Вот ключи от ворот и лестницы. И чувствуй себя как дома. Ты молодой, красивый, образованный… – сказала квартирная хозяйка и ушла, утирая слезы краешком пестрого фартука.

Он остался в одиночестве.

Вдруг ему – обманутому пьянящими запахами – показалось, что он в Париже, сидит перед «Kafe de la Pre» или перед «Флорианом» и что опять заказал бокал красного вина или пастис в «Дюпон Барбеса», в «Захере» или в другом месте, где проводил жаркие и пыльные полудни, мечтая о временах маркизов и рыцарей, разглядывая девиц, проходящих мимо него, размахивавших флажками своих юбочек.

Он читал стихи Харта Крейна.

Мы нехотя приспособляемся,доверившись ненадежным успехам.Которые ветер заносит

в пустоту широких карманов.

– В кафанах я вспоминаю мечты, – сказал Иван тихо, увидев перед собой улыбающиеся глаза Ирины и Милоша.

Он почувствовал на щеке под глазом горячую каплю. Слеза упала с какого-то заблудившегося облака.

Иллюзии актеров труппы Станислава Мурари

Стройная и веселая Пульчинелла, кокетливо размахивая тряпками, которые играли роскошное платье, бежала от Дзанни, который – совсем как эквилибрист – раскачивался, стоя на деревянной бочке, к толстому, обливающемуся потом Скарамушу. Тот в перерыве между двумя чашами охлажденного на груде льда белого вина лениво и неразборчиво произносил короткие реплики:

…Что ты злишься?..

Интересно, что свербит?

Lazzi, глупое и скучное, исполненное миллион раз, вновь и вновь, все так же, уже третий день разыгрывали на площади городка члены бродячей труппы актера, режиссера и хозяина Стана Мурари. Настоящее имя его было Станиславус, а происхождения он был валашского. Обилие вина, набитый живот и любовь прачек и трактирщиц были для него важнее экстаза, которого можно добиться танцем в благородном огне актерского призвания.

Был уже шестой час, и перед сценой – деревянной тележной площадкой, повернутой одной стороной наружу и опирающейся краями на три бочки – собралось немало детей, прохожих, парочек, что на закате возвращались с речных пляжей, только что высадившихся из лодок путников, пьяниц, сельских хулиганов, бездельников и полицейских шпиков. Они наблюдали за этим тупым и скучным представлением стоя, и только, как и в предыдущие два дня, на одной из шести подгнивших досок, уложенных на широкие и прочные кирпичи, сидел мальчик, увлеченный танцем, пестрыми лохмотьями, перепачканными разноцветным гримом и потом лицами. Он не обращал никакого внимания на воду, стекающую на его босые ноги с только что пойманных, извлеченных из речной утробы рыб, сверкающие гибкие хвосты которых волочились по пыльной земле.