Четырнадцать дней

В округе было много ресторанов, где готовили еду, типичную для нашего региона, и по выходным мы ходили в один из них. Однако, по сравнению с тем, к чему я привыкла в детстве, в здешних блюдах больше соли и масла, а порции огромные до неприличия. Мы с другом часто ели молча, перекладывая лучшие кусочки мяса из своей чашки другому. Я думала про маму и папу, но мы никогда не говорили про семьи, ведь, скорее всего, наши истории не сильно отличались. Он спросил меня про мои увлечения на случай, если они сходны с его. К сожалению, я не играла в ролевые игры и не бегала вдоль реки поздно вечером.

«Вот оно тебе надо?» – спросила я, напомнив ему, что в городе довольно опасно.

Он спросил, что опасного в пробежке. Он бегал быстро. В крайнем случае засверкает пятками.

«А если вдруг с тобой все же что-то случится?»

«Например?» – дерзко бросил он.

Должно быть, мой вопрос показался ему девчачьим. Девчонки боятся больше, чем мальчишки. Девчонки, например, боятся мальчишек и собственной матки каждый месяц.

Он пригласил меня бегать вместе с ним, но я и так не слишком быстрый бегун, а если он со всех ног помчится, то оставит меня позади, как наживку.

По воскресеньям я звонила родителям и в течение часа смотрела на их расплывчатые лица на экране компьютера. Они по очереди направляли камеру на себя. Сообщение о смерти нашего кота заставило меня охнуть, ведь кот прожил со мной четырнадцать лет. По словам мамы, с тех пор как я уехала, он каждый вечер ждал меня на моей кровати.

«Я пыталась его вразумить, – сказала мама, – но я же не знаю кошачьего языка».

Однажды ночью кот решил, что дальше ждать не стоит, к утру свернулся клубочком на балконе и умер. От старости, как пояснил отец. Для кошек четырнадцать лет равны человеческим семидесяти двум.

Когда наступили праздники, мой первый День благодарения и первое Рождество в Америке, я обнаружила, что меня раздражают украшения на зданиях, пение и празднования; расставленные повсюду елки и все прочее, считающееся праздничным. На сами праздники те из нас, кто никуда не уехал, собрались у кого-то дома, вокруг взятого напрокат складного стола и вкусно пахнущего котла с едой. Я обычно ходила вместе с моим другом, который в течение семестра успел найти других друзей и стал более общительным в компании. Куда бы мы ни пришли вместе, про нас шутили, что мы пара, жених и невеста. Тогда он обхватывал меня рукой, но на самом деле никогда не прикасался ко мне, не опускал руку мне на плечи или на талию. Я не нуждалась в его объятиях – в этом смысле он меня не привлекал, – хотя и не возражала, поскольку здесь мы с ним были самыми близкими друзьями.

Зимние каникулы продолжались целый месяц, и несколько раз мне безумно хотелось какао, но в доме не оказывалось ни молока, ни какао-порошка. Тогда я закутывалась в пальто длиной до пяток и закрывала всю голову шарфом. Глядя на себя в зеркало, я видела, что стала именно такой, какой боялась увидеть меня мама: жирной и неузнаваемой. А пристрастие к какао ситуацию не улучшало.

Во время одного из таких походов в магазин я заметила моего друга на другой стороне улицы. В вечерней темноте фиолетовые V на его свитере почти светились, как неон, напоминая стрелки, направляющие меня к нему. Рядом с ним в тени здания стоял кто-то еще, очень близко, и они оба курили, – а я и не подозревала, что мой друг курит. Он отпустил волосы подлиннее, собрав их в маленький черный пучок, как делали воины тысячи лет назад. Второго я не знала. Он не был ни иностранным студентом из моей страны, ни студентом с нашего курса. Я направилась к ним, но по дороге передумала. Натянула шарф повыше на лицо, ускорила шаг и прошла мимо них, не поворачивая головы.

Когда начался весенний семестр, мой друг и я продолжали учиться вместе и получать посредственные оценки. Он спросил, не могу ли я глянуть на его резюме. А я спросила его, как вести себя на собеседовании.

«Тебе нужно потренироваться смотреть в глаза собеседнику», – сказал он, направив два пальца сначала на свои глаза, а потом повернув их на мои.

Я ответила, что смотрю на него.

Он возразил, что я уставилась на точку схода – некую точку позади него, в бесконечности, где сходятся параллельные лучи. В результате мы принялись обсуждать параллельные лучи и точки схода, а потом поспорили про иммигрантов и ассимиляцию.

Он заявил, что мы слишком усиленно пытаемся сойти за своих – и в этом наша проблема.

Я не считала, будто у нас есть проблема, а он настаивал, что это еще одна из наших проблем – никогда не говорить про наши проблемы и не признавать их существование в принципе.

«Так, может, у нас и нет никаких проблем, – предположила я. – Разве все иммигранты должны с ними сталкиваться? А если нет, то зачем обсуждать несуществующие вещи?»

«Ты имеешь в виду – никогда ничего не обсуждать?»

«Я имею в виду – бесполезно обсуждать все подряд. Разве мы не можем держать что-то при себе?»