Чжуанцзы

Юн, царь Вэй, заключил клятвенный союз с царем Моу из рода Тянь. Когда Моу нарушил договор, Юн в гневе хотел послать человека его заколоть. Узнав об этом, полководец Носорожья Голова пристыдил царя:

– Вы, государь, властелин тьмы колесниц, собираетесь поручить месть одному человеку. Я, Янь, прошу дать мне двести тысяч латников. Для вас, государь, я нападу на него, пленю его народ, угоню его буйволов и коней, так что внутренний жар этого царя скажется на его спине. Затем я захвачу его страну, и когда он в ужасе побежит, я ударю его в спину и перебью позвоночник.

Услышал об этом Цзицзы и пристыдил:

– Строили стену высотой в десять жэней. Теперь же, когда стена в десять жэней выстроена, снова сломать ее – тяжкий труд скованных вместе преступников. Ныне уже семь лет как не было войны. Это – опора государя. Янь – смутьян, его нельзя слушать.

Услыхал об этом Хуацзы и их обругал:

– Призывающий напасть на Ци – смутьян. Призывающий не нападать – тоже смутьян. Тот, кто называет смутьянами сторонников и противников нападения, тоже смутьян.

– Что же делать? – спросил царь.

– Царь должен лишь стремиться найти Путь, – ответил Хуацзы.

Услышав об этом, Творящий Благо представил царю Несущего Возвышенное, и тот спросил:

– Знает ли царь так называемую улитку?

– Да, – ответил царь.

– На левом рожке улитки расположено царство, которое зовется родом Бодливых, на правом рожке улитки[201] расположено царство, которое зовется родом Диких. Они все время воюют друг с другом за землю. Убитые падают десятками тысяч, преследуют разбитого врага десять дней и еще пять, а затем только возвращаются.

– Ах, пустая болтовня! – воскликнул царь.

– Разрешите мне, вашему слуге, показать это вам, государь, наглядно. Подумайте, государь, о пространстве во всех четырех сторонах, в зените и надире. Есть ли ему предел?

– Нет предела.

– Познав, как странствовать мыслью в Беспредельном, обратитесь к известным царствам, ведь они вроде бы существуют, а вроде бы и не существуют?

– Да.

– Среди известных царств есть Вэй, в Вэй находится столица Лян, а в Лян – вы, государь. Есть ли различие между вами, государь, и родом Диких?

– Нет различия, – ответил царь.

Гость ушел, а царь остался в смятении, точно в забытьи. Когда гость удалился, подошел Творящий Благо и царь сказал:

– Гость – великий человек. Ему недостоин противостоять ни один мудрец.

– Когда играют на флейте, – сказал Творящий Благо, – слышится мелодия. Когда же дуют в кольцо эфеса, слышится лишь свист. Люди восхваляют Высочайшего с Ограждающим, а ведь Высочайший с Ограждающим перед Несущим Возвышенное уподобятся лишь свисту.

Конфуций пришел в Чу и остановился у продавца кашицы на Муравьином холме. Его соседи – муж с женой, – слуги и служанки поднялись на крышу.

– Что делают эти люди? – спросил Цзылу.

– Это рабы мудрого, – ответил Конфуций. – Он похоронил себя в народе, скрылся среди полей. Голос его умолк, но воля его не иссякла. Хотя уста его говорят, но мыслей никогда не высказывают. Притом он противостоит всему своему поколению и брезгует с ним объединяться. Он – тот, кто «утопился на суше», из таких, как Удалец с Юга от Рынка, Обязанный к Черной Работе.

Цзылу попросил разрешения пойти и позвать его, но Конфуций сказал:

– Оставь! Он знает меня, Цю, лучше, чем я сам. Знает, что я, Цю, пришел в Чу, и думает, что я стану добиваться приглашения царя Чу. Ведь он считает меня болтуном. Он постыдится слушать речи болтуна, а тем более с болтуном встречаться. Почему ты думаешь, что он еще там?

Цзылу пошел и взглянул – комната соседей оказалась пустой.

Страж границы Высокий Платан спросил у Цзылао[202]:

– Не должен ли государь, верша дела, пахать тщательно, а управляя народом, не разрывать ростков? Прежде, сея, я пахал небрежно, и поле вознаграждало меня зерном также небрежно; полол, разрывая ростки, и вознаграждали меня также разорванные ростки. На следующий год я ввел другие порядки: пахал глубоко, как следует боронил, и зерно уродилось обильно. Весь год я ел досыта.

Услышав об этом, Чжуанцзы сказал:

– Многие нынешние люди относятся к своей телесной форме и к сердцу так, как говорил Страж границы. Ради всевозможных дел бегут от своей природы, покидают свой характер, уничтожают собственные чувства, губят свой разум. Вот у того, кто небрежно вспахивает свой характер, в характере и остаются корни зла – любви и ненависти. Осока и тростник, зарождаясь, сначала будто поддерживают мою телесную форму, но стремятся искоренить мой характер, а потом без разбора, отовсюду просачиваются и прорываются, вызывая язвы, нарывы, пылая внутренним жаром и исходя гноем. Вот оно что!

Кипарисовый Наугольник[203], учась у Лао-цзы, сказал:

– Дозволь странствовать по Поднебесной.

– Оставь, – ответил Лао-цзы. – Поднебесная всюду одинакова.

Кипарисовый Наугольник повторил свою просьбу, и Лао-цзы спросил:

– Откуда же ты начнешь?