Даниэль Деронда

Прошло два года с тех пор, как он поселился в доме Эзры Коэна, где странного квартиранта доброжелательно принимали как умелого работника, мудрого наставника, тихого, но вдохновенного идиота, глубоко набожного человека и – если копнуть глубже – опасного еретика. За это время маленький Джейкоб успел подрасти и обнаружил ранние способности к ловким коммерческим предприятиям. Он значительно привязался к старому еврею, считая его существом низшего порядка, однако из-за этого любил Мордекая ничуть не меньше, а его полезные таланты принимал примерно так же, как принял бы службу порабощенного джинна. Что касается Мордекая, то именно он преподал мальчику первые уроки, и привычная нежность легко переросла в учительское отцовство. Хотя он вполне понимал духовную пропасть между собой и родителями Джейкоба, мальчик сразу очаровал его, и Мордекай даже намеревался сделать его орудием для передачи будущему поколению своих возвышенных идей, нашептывая мальчику на ухо слова, которые любому деловому человеку показались бы дикими, но никто не слышал их разговоров. После каждого урока английского или арифметики он усаживал ребенка на колени и, обещая починить какую-нибудь игрушку, велел учить наизусть собственную поэму, много лет назад написанную на иврите с той юношеской страстью к постижению единства прошлого и будущего, которая всецело овладела его душой.

«Мальчик навсегда запомнит эти строки, – думал Мордекай. – Они отпечатаются в его душе».

Джейкоб с радостью включался в увлекательную игру и с удовольствием произносил непонятные звуки. Если ничто его не отвлекало, он вслед за учителем повторял все слова до тех пор, пока учителя не покидали силы, ибо в каждое слово Мордекай вкладывал достойный священного события пыл. В такие минуты Джейкоб занимался тем, что изучал содержимое собственных карманов, надувал щеки и таращил глаза, крутил головой или прикасался к своему носу и носу учителя, чтобы сравнить, чей из них длиннее, однако Мордекай не сердился на своего ученика, довольный уже тем, что мальчик безошибочно произносил слова. Но иногда Джейкобу становилось скучно, и тогда он бросался на пол, дрыгал руками и ногами, ходил на четвереньках и при этом визжал и кричал, коверкая строки, в которые Мордекай вложил часть своего слабого сердца. И все же с терпением истинного пророка он ждал завтрашнего дня, чтобы с прежним усердием продолжить странное занятие, мысленно убеждая себя: «Когда-нибудь мои слова станут для него откровением. Смысл их вспыхнет в его сознании. Так бывает с целыми народами».

Джейкобу все это чрезвычайно нравилось, а жизнь становилась разнообразнее: с помощью непонятных слов ему удавалось развеселить младшую сестренку, загнать в темный угол большого важного кота и при желании даже испугать любого встречного ровесника-христианина. К сожалению, в один прекрасный день мальчик увидел представление уличного жонглера, и яркое впечатление положило конец странным урокам. Однажды Мордекай читал очередной отрывок своего творения. Чахоточный голос – когда-то сильный баритон – теперь звучал хрипло и дрожал от волнения сильнее обыкновенного, когда он декламировал:

«Прочь покров забытья.Отравленные презрением масло и вино из прессов гоев иссушают сердце.На склонах горы Нево царит одиночество,

а в глубине ее таится могила. Сокрытый ковчег и золотой херувим излучают невидимый свет.Там торжественный взгляд остается неизменным,а несломленные крылья простираются на свободе.

Великий закон погребен в молчаливой страшной речи.Одиночество и темнота окутывают меня.Сердце мое – могила.Разбей и уничтожь ее, о, Гавриил! Разбей, как литейщик разбивает скрывшую золотой образ глину».

Поглощенный религиозной страстью, Мордекай не столько произнес, сколько пропел последнее заклинание, не заметив, что Джейкоб перестал его слушать и сполз с колен. Очнувшись от транса, он вдруг увидел, что, подражая уличному акробату, мальчик встал на руки и пытается губами подобрать с пола блестящую монетку в один фартинг – любимое карманное сокровище. Эта выходка больно ранила нежную душу Мордекая, как ранила бы сатанинская ухмылка во время молитвы.

– Дитя! Дитя! – воскликнул Мордекай страшным голосом и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

– Что с вами? – взволновался Джейкоб и, подбежав к старику, начал трясти его за руку, стараясь привести в чувство.

Мордекай открыл глаза, посмотрел яростно, а потом схватил мальчика за плечи и торопливо, хрипло зашептал: