Декабристы

С душой для счастия увялой,Я веру в счастье потерял;Я много горя испытал,Но, тяжкой жизнью недовольный,Как трус презренный, не искалСпасенья в смерти самовольной.Не раз встречал я смерть в боях;Она кругом меня ходилаИ груды трупов громоздилаВ родных украинских степях.Но никогда, ей в очи глядя,Не содрогнулся я душой;Не забывал, стремяся в бой,

Что мне Мазепа друг и дядя.Чтить Брута с детства я привык:Защитник Рима благородный,Душою истинно-свободный,Делами истинно-велик.Но он достоин укоризны —Сограждан сам он погубил:Он торжество врагов отчизныСамоубийством утвердил.Ты видишь сам, как я страдаю,Как жизнь в изгнанье тяжела;Мне б смерть отрадою была:Но жизнь и смерть я презираю…Мне надо жить: еще во мне

Горит любовь к родной стране;Еще, быть может, друг народаСпасет несчастных земляков,И – достояние отцов —Воскреснет прежняя свобода…

Избирая Мазепу и его племянника выразителями своих гражданских чувств и идеалов, Рылеев, как видим, должен был чувствовать себя не очень ловко. Он сам колебался в оценке гражданских добродетелей Мазепы, а за Войнаровским особых боевых заслуг не числилось. Для роли борцов за свободу родины исполнители были на этот раз выбраны не вполне удачно.

Рылеев понимал это и, окончив «Войнаровского», решил ту же тему разработать в новой поэме. На этот раз он остановился на личности гетмана Наливайки, на одной из самых героичных фигур в истории борьбы казачества за веру и вольность.

Над поэмой «Наливайко» Рылеев работал очень усердно, и незадолго до 14 декабря значительная ее часть была готова.[555] Поэма была широко задумана, как это видно из сохранившейся в бумагах Рылеева программы.[556]

Дошедшие до нас отрывки представляют, однако, слишком незначительный материал, чтобы судить о литературных достоинствах всего произведения, хотя и на этих отрывках можно заметить, насколько стих Рылеева окреп и стал более образен.

Впрочем, в данном случае важна не столько художественная отделка, сколько основная тенденция поэмы.

Это – та же песня в честь свободы, но уже совсем без оговорок и всяких неясностей. Наливайко – настоящий мститель за буйства и утеснения, которые поляки себе позволили над Украйной; он готов идти на убийства ради своей идеи, и все: и любовь его, и дружба принесены в жертву одному гражданскому чувству, его безграничной жажде свободы для своей родины. «Ты прав», – говорит он одному из своих друзей, —

          … Люблю родных;

Мне тяжко видеть их в неволе,Всем жертвовать готов для них,Но родину люблю я боле…Забыв вражду великодушно,Движенью тайному послушный,Быть может, я еще могуДать руку личному врагу;Но вековые оскорбленьяТиранам родины прощатьИ стыд обиды оставлятьБез справедливого отмщеньяНе в силах я; один лишь рабТак может быть и подл, и слаб.Могу ли равнодушно видеть

Порабощенных земляков;Нет, нет! мой жребий – ненавидетьРавно тиранов и рабов!..

И если есть средство возродить сердце раба для новой жизни, то оно только в пробуждении таящегося в нем ощущения свободы. Обозревая лихие полки казаков, выступившие с ним в поход, Наливайко говорит своему другу:

Как изменилось все. Давно лиКазак с печали увядал,Стонал и под ярмом неволиВ себе все чувства подавлял?Возьмут свое права природы:Бессмертна к родине любовь, —Раздастся глас святой свободы,И раб проснется к жизни вновь!

Нет ничего более тяжкого и печального, чем чувства порабощенного человека: даже улыбка весны развеселить его не может. Среди общей радости поляков, евреев и униатов —