Делай то, за чем пришел

— А ты зачем? — спросил Забродин. — Ты ведь образованный человек, интеллигент, цвет нации! Так почему же ты отсиживаешься в кустах? Если ты в душе согласен, что идея прекрасная, так становись носителем ее! Дерись за ее чистоту, проводи ее в жизнь! Так нет же, ты чего-то ждешь... А ждешь, очевидно, сам не отдавая в том отчета, какого-то героя... Вот, мол, он придет и разовьет идею дальше, укажет, осветит, поведет. Мы все! — Забродин приподнялся от подушки и сделал своими длинными руками охватывающий жест. — Мы все: ты, я, она — должны двигать идею, двигать себя и своих ближних вперед! Пора героев прошла, пойми. Теперь герой — это коллективный разум, общественное мнение. Да, в истории еще не было такого, да, да, да. Но ведь и никогда не было такого образованного общества! Ты посмотри: на заводе инженеров порой больше, чем рабочих. Было такое? Не было такого!.. Поэтому ждать героя — идиотизм! Ты должен чувствовать всеми своими потрохами, что именно твоя задача — развивать и претворять идею в жизнь, именно твоя! Подумай, сколько их осталось, тех, что прошли закалку в войнах и революциях, опытных, преданных делу? Единицы. А мы... Толку-то от нашего иронического всепонимания и скептического всеосуждения! — Забродин умолк, он явно устал, руки у него подрагивали.

— Кончайте-ка, умники! — Лиля ожгла меня сердитым взглядом.

— Интересно бы услышать, — упрямо продолжал я, — как на практике осуществить это «мы должны»?..

— Я тебе не доктор, — сердито сказал Забродин. — Да и нет их, рецептов от равнодушия... Сам думай.

Тут Лиля ловко перевела разговор на что-то незначительное. Забродин, слушая, засмотрелся на нее, потом потянулся под одеялом и мечтательно сказал:

— Эх, скорее бы лето, надоела чертова зима... На яхтах походим. Лиля, помнишь?.. «Из бухты Барахты отчалили яхты...»

— Да, — ответила Лиля. — Помню.

«Ого, — едва справляясь с подступающей горечью, подумал я, — да у них уже есть что вспомнить...»

Поболтав еще минут десять о том о сем и пожелав хозяину скорого выздоровления, мы откланялись.

И снова трамвай качался, скрипел и готов был развалиться, как мое спокойствие. Я остро завидовал себе самому во времена недавние. Как было славно! Работа, хобби, репутация эрудита и остряка, рядом — Лилечка, в глазах ее постоянная готовность смеяться моим хохмам... Что ей теперь до меня? Втюрилась — это ясно. А ведь два года изо дня в день была рядом, а я — все хохмочки, все шуточки... «Я проиграл свою корриду, прощай, Кармен...» — вспомнились мне строчки из стихов Льва Печенина. И неуютно стало на земле, одиноко, тоскливо. «Уйду, — решил я, — уйду к дьяволу с этого завода!»

С тех пор минуло семь лет. И вот по всему нашему проектному институту, по всем руководящим старикам прошло беспокойство. Причина беспокойства — новый секретарь райкома партии. Он еще не появлялся здесь ни разу, а от него, как от эпицентра, прошла зыбь, и заколебалась почва под ногами у многих.

— Говорят, опытный инженер... вы понимаете? — многозначительно сказал недавно наш директор главному инженеру.

«Понимаем, — не без злорадства подумал я, случайно подслушав разговор. — Уж он-то обязательно пойдет по отделу, подойдет к каждому рабочему месту и спросит: «Ну а вы над чем трудитесь?..» Подойдет...»

«Да, но и к моему рабочему месту он подойдет...»

И я стал ловить себя на том, что и меня, как ни странно, тоже охватывает непонятное беспокойство, и чем дальше, тем больше. А любое беспокойство, любое нарушение равновесия для меня — нож острый. Я их органически, можно сказать, не перевариваю, эти беспокойства, эти неуравновешенные состояния... А тогда, на заводе, Забродин именно то и сделал, что нарушил мое душевное равновесие. Ведь до его прихода в отдел я чувствовал себя прекрасно, чувствовал, что живу, как все, и люди вокруг меня тоже «как все». И вдруг появляется этакий «герой». Естественно с моей стороны было усомниться в его геройстве, в его идейности. И я сделал все, чтобы развенчать Забродина. И что же в результате? А в результате он посадил меня в лужу. Равновесие мое было нарушено настолько, что я больше не мог там оставаться. И я уволился с завода.

Устроившись сюда, в институт, я постепенно успокоился, почувствовал, что снова обрел свое место, что люди здесь как люди, и я опять — как все. Более того, здесь я еще основательнее укрепился в своих взглядах — живи себе, работай, создавай материальные блага, сохраняй бодрость духа, не принимай близко к сердцу всяческие передряги, относись к ним с юмором. Ибо от того, что будешь размышлять о судьбах человечества и мучиться от несовершенства мира, ни тебе, ни другому пользы никакой. Таково примерно было мое, так сказать, кредо, и тут, в институте, в этом смысле я чувствовал себя как рыба в воде.

Сказать, что я вовсе не вспоминал о Забродине, было бы неправдой. Вспоминал, конечно, но вспоминал как о какой-то «аномалии», о каком-то донкихотствующем по молодости лет деятеле, которому жизнь, конечно же, обломает рога, если уже не обломала...