Делай то, за чем пришел

«Но это же Борькина жена! — пытался я напомнить самому себе. — Это же — табу, это — нельзя!» — почти кричал я мысленно. Но разве не хотелось мне в то же самое время протянуть руку и поглалить ее волосы? Разве не сладко уже мне было слушать ее голос, смотреть на ее шею, на ее губы, ноги?..

Разговоры, разговоры...

Взгляды, взгляды...

Чашечка кофе, чашечка кофе...

Мысли, мысли. Пятна от мыслей, пятна...

Неясные, размытые пятна...

«Ну а что здесь такого?.. — уже спрашивало меня мое одиночество. — Что тут такого?.. Ведь это так просто и естественно— взять ее руки в свои, обнять, коснуться губами ее губ... Ведь это так естественно! Закон растений... К чертям придуманные условности! Нагородили, понимаешь, условностей...»

Тут мой взгляд упал на их кровать, я представил, как Борька любит здесь свою жену, представил и чуть не задохнулся от ревности, скрипнул зубами.

«Что с тобой?» — спросили ее глаза.

И я не отвел своих.

С минуту смотрели мы друг на друга и внезапно оба покраснели.

— Черт знает что такое... — сказала она одними губами. — Нельзя же так…

— Нельзя... — согласился я.

И мы еще ближе подвинулись друг к другу от сознания, что думаем, чувствуем одно и то же.

И стало так: еще один шаг, еще мгновение, и рухнут все преграды, все устои, все условности рухнут. Все во мне умоляло: сделай шаг, всего один шаг, ведь мы, твои губы, руки, сердце, — мы так истосковались по ней, по единственной, мы так ее ждали... Сделай шаг...

— Черт знает что такое, — повторила она бледными губами.

— Невероятно... — отозвался я тоже почти беззвучно.

Я лихорадочно искал в голове какие-то воспоминания, какие-то доказательства нашей с Борькой дружбы. Я заставлял себя — вспомни хотя бы Чертово ущелье, вспомни, как мы были на пределе сил, на краю отчаяния. Другие наши товарищи уже выдохлись, пообморозились, кончалась еда. Мы третий день блуждали, пытаясь найти перевал; и не находили его. И тогда мы с Борькой пошли в ночь, во вьюгу, в чертову карусель ветра, снега и тьмы. Мы пошли в каменную щель, где, казалось, сам сатана справлял свою пляску. Надо было найти перевал, иначе всем нам будет крышка...

Я заставлял себя все это вспомнить...

«Да зачем тебе вспоминать, зачем? — кричали во мне моя боль, мое одиночество. — Почему из-за каких-то там воспоминаний я должен уйти? Ведь я люблю, люблю ее и она меня, кажется, тоже. И вот уйти... Сделай же шаг, решись...»

Я поднялся со стула, на котором прожил целую жизнь. Прошел к вешалке, косо натянул на себя план.

И не она. Не я. Мы! Сделали по полшага... Поцеловались. Как же иначе? — все-таки день рождения... Дружеский, так сказать, поцелуй...

Но не было на свете с тех пор, как существует человечество, поцелуя мучительнее, горячее, горше.

Стон издали земля, камни, реки, воды, травы. Стон.

Огромная беда, как тяжелый груз, опустилась на наши плечи. Мы стояли оглохшие, ослепшие и сутулые под этим грузом.

Из подъезда девятиэтажного дома в светлый уже двор, где дворник сметал мусор, вышел сутулый, лет пятидесяти человек и, чуть покачиваясь, неуверенным шагом больного или пьяного направился вдоль пустынного тротуара.

Это был я.

Неуверенно нащупывал я ногами поверхность земного шара, будто боясь поскользнуться.

Надо было жить. Надо было идти на работу, делать мелкие дела, жевать пищу, читать газеты. Надо было жить...

По совместительству

Наскоро поужинав, Кочергин с вожделением глянул на диван — сейчас бы переодеться во все домашнее, растянуться на диване, расслабить мышцы, погрузиться бы в культурный отдых... День был суетный: шесть часов лабораторных занятий, а потом еще изнурительное заседание кафедры с бесконечными преподавательскими спорами, распрями, болтовней...

Самое бы то — расслабиться на диване и, чувствуя приятное тепло тяжелого желудка, рассеянно скользить глазами по газетным страницам...

А вместо этого беги по морозу в техникум, целый день работай, а теперь вот еще и прирабатывай. Оклад ассистента. На него только холостяку прожить...

Завязывая шнурки на отсыревших за день ботинках и натягивая пальто, Кочергин заставлял себя вспомнить, что читал на прошлом занятии и что должен читать сегодня; выходило, что о копировальных станках... На вопрос беременной и потому заметно подурневшей жены: «Когда придешь?» — он буркнул: «Как всегда... часов в десять». И потащился в техникум.

Там как раз была перемена, в коридорах и на лестничных площадках курила и переговаривалась разношерстная публика, вечерники. «Кто сюда ходит... — думал Кочергин. — Неудачники разного рода. Нормальные люди вовремя кончают школу, вовремя поступают в техникумы и вузы. А это все отсталыши, — думал он. — Кто-то из них занимает, скажем, руководящую должность, а диплома у него нет. Вот и ходит сюда, чтобы получить диплом. Кто-то в свое время валял дурака, не учился, а теперь поумнел, спохватился... А некоторые, может быть, просто от безделья ходят, некуда себя деть по вечерам, вот и ходят... Да мне-то, в конце концов, не все ли равно, кто сюда ходит?..»