Делай то, за чем пришел

Цветы я понес без особой охоты. Во-первых, дел у меня действительно было невпроворот: уезжая, Борька всучил мне свои кальки — проверь, говорит, после копировщиц, они такого могут наляпать, что...

Во-вторых, жену Борькину я ни разу не видел. Хотя слышать слышал: телефон в отделе стоит на моем столе, и мне иногда приходилось звать Борьку, когда женский голос, о котором принято говорить, что он «приятный», просил:

— Позовите, пожалуйста, Борю Осинцева...

В конце концов, видимо, Борька рассказал своей жене про меня, и теперь она говорила: «А, это вы, Сергей, здравствуйте... а Борю можно?..»

Вот и все знакомство. Точнее сказать — никакого знакомства.

А кроме того, цветы я купил не те. Почему-то пионы мне не понравились, какие-то слишком жирные и самодовольные; купил с десяток розовых и красных гвоздик.

И вот с намерением вручить этой особе цветы, сказать положенные поздравительные слова и откланяться, — с таким намерением я и отправился под вечер по записанному с Борькиных слов адресу.

Вдобавок лифт в их доме не работал, и мне пришлось переться на восьмой этаж пешком.

Стараясь унять в себе раздражение и досаду на Борьку и его жену, я наконец нашел нужную квартиру и позвонил.

По мере того как долго и путано объяснял, кто я такой и зачем пожаловал, на лице Борькиной жены выражение недоумения сменялось неподдельной радостью.

— Вот хорошо-то, — говорила она. — Вот чудесно! А то я сижу, сижу одна и чуть слезки не глотаю. Ни-кого! Да главное — гвоздики! Мои любимые. Это вам, наверное, Борька подсказал?..

— Ага... он... — неопределенно подтвердил я.

— Так проходите, чего же мы стоим-то! — воскликнула она, досадуя на себя, что вот, мол, держу гостя у порога!..

Первое впечатление у меня было такое — я ее где-то видел, эту женщину... Да, да, видел. Или даже был знаком... Причем хорошо знаком...

А она тем временем поставила цветы в вазу с водой, принялась хлопотать насчет кофе, а чтобы не оставлять меня одного, усадила в кухне на стул. Повязав коротенький передничек, она разговаривала со мной, а сама совершала возле плитки привычные действия умелой и ловкой хозяйки.

Я смотрел на эти легкие, естественнейшие движения, слушал, сам что-то говорил, а в то же время во мне работал этакий «оценщик». Почему-то хотелось найти в этой женщине что-нибудь противное, отталкивающее и уцепиться за это отталкивающее, держать его все время в уме. Ну, нечто вроде мыслишки насчет больших ушей или кривоватых сухих ног. Или отметить бы про себя, что хозяйка «глуповата, прости господи...».

Сам я не отдавал себе отчета, почему появился во мне этот «оценщик» и почему он непременно хотел отыскать в ней какой-нибудь изъян... Может быть, потому, что я давно и тайно завидовал Борьке, завидовал его успехам у женщин. А у Борьки в основном всегда были успехи. И не раз я удивлялся и досадовал: «Да как же они не видят, что он шалопай из шалопаев!..»

Самому-то мне давно и упорно не везло, как говорится, в любви. Еще со школы не везло, с первого школьного увлечения. «Ты, Серега, дурачок, — полуобняв меня за плечи, не однажды говорил мне Борька. — Ты идеализируешь их...» — И обычно следовали циничные нравоучения и советы, которые я выслушивал, делал вид, что мотаю на ус, однако в душе-то еще ожесточеннее укреплялся в своих убеждениях, — я найду ту самую-самую, единственную-единственную! Я найду ее!.. Но чем сильнее хотел я найти ее, тем больше было неудач. И вот мне тридцать два, а я все еще чего-то жду, чего-то жду...

У Борьки же все было по-другому... И я завидовал ему и, может быть, поэтому втайне надеялся, что хоть с женой-то ему не повезло... Отсюда, наверное, и желание найти в ней что-нибудь отталкивающее...

— А Борька мне много о вас рассказывал. Я даже, признаться, чуть-чуть ревновала... Он всё: «А вот Сергей в таких случаях...», «А вот мы с Серегой однажды...» «А Сергей бы сказал...» — И она рассмеялась.

«Нет, я ее никогда не видел, — вдруг понял я. — Скорее всего о такой-то вот я и думал, о такой-то, как говорится, и мечтал... У одной были ее глаза, у другой — фигура, у третьей — эта живость ума, приветливость... И вот все вместе, в одном человеке... И не «оценщик» во мне говорит, — с тревогой думал я, — не зависть к Борьке (хотя есть, конечно, и зависть), а скорее всего «тормоз», «сопротивление»...»

Я чувствовал, как тревога разрастается во мне, разрастается, как вспотели ладони и пересохло во рту.

А она делала свое дело, накрывала на стол, резала булку, говорила о чем-то, о фильме нашумевшем, что ли...

Мы уже сидели в комнате и пили кофе, и только крохотный столик разделял нас.

Мысли, мысли...

Разговоры, разговоры...

Взгляды, взгляды...

Жесты, жесты...

Час летел за часом, уже ночь глубокая была, а мы все говорили и говорили, и начинало казаться, что мы будто были в долгой разлуке, истосковались друг по другу, и вот не можем наговориться, наубеждаться, что мы наконец вместе...