Дело наследника цесаревича

Убедившись, что вся команда, состоявшая из пяти оборванцев, и оба пассажира на месте, капитан дал команду сниматься с якоря. «Ласточка», постукивая мотором и пустив в небо черный столб дыма, отошла от пристани.

Капитан, стоявший у руля, послюнил закопченный палец и поднял его вверх, определяя направление ветра. На лице его появилось удовлетворенное выражение, и он что-то пробурчал себе под нос.

– Что он говорит? – спросил Нестор Васильевич.

– Говорит, что ветер попутный, – перевел помощник. – Говорит, что сэкономим на угле.

– Сэкономим на угле, но прогадаем на скорости, – проворчал Загорский. – Ох, чувствую, зря я с тобой связался.

Харуки угодливо хихикнул, хотя в глубине души был задет несправедливым замечанием хозяина. Так или иначе, плавание началось, впереди было трое суток морского путешествия.

Впрочем, морем это можно было назвать с некоторой натяжкой: капитан Ёсинори предпочитал вести свое корыто вдоль береговой линии, которую, очевидно, изучил хорошо и не боялся сесть на случайный риф. Как известно, путешествие по морю интересно только в романах, в действительности это занятие довольно нудное – если, разумеется, нет бурь и штормов. Когда начинается непогода, путешественнику уже не до скуки: он прячется в каюте, страдает от морской болезни, воссылает молитвы Богу или дьяволу – в зависимости от того, кто к нему больше расположен – словом, развлекается как может. И если морские духи и лично бог Нептун оказываются к нему благосклонны, судно, на котором он путешествует, не идет ко дну. И тогда, немного придя в себя, мореход снова начинает скучать, пока наконец корабль не пристанет к земле, на которую путник с радостью сойдет, недоумевая, зачем вообще ее покидал.

Им, по счастью, предстояло скучать совсем недолго, не больше трех суток. Тем более, что на шхуне имелись и свои маленькие развлечения. К их числу, в частности, относилась рыбная ловля. Не останавливая шхуны, команда выбрасывала за борт сети, в которые довольно скоро набивалось какое-то количество рыбы и разной морской живности вроде крабов, омаров и лангустов.

– Вот они, фрутти ди марэ во всей красе, – заметил Загорский. – Сюда бы его высокопревосходительство, очень бы порадовался.

Харуки не понял, о чем речь, но на всякий случай закивал. Нет смысла спорить с человеком, который платит тебе деньги – ну, разве что деньги эти слишком маленькие.

– Где-нибудь в парижском ресторане такое чудо стоило бы преизрядно, – заметил Загорский, разглядывая огромного красно-коричневого камчатского краба, больше похожего на гигантского паука, раскинувшего свои лапы на аршин[16] в диаметре. – А здесь нужно просто выбросить сеть за борт.

– Вкусно очень, – промурчал Харуки, плотоядно оглядывая краба маслеными глазками.

– С другой стороны, жалко есть такую красоту, – вздохнул Нестор Васильевич, – Разве все крабы и лангусты, не говоря уже о более чудесных созданиях, родились для того, чтобы их сожрали?

Словно услышав его слова, ободренный краб приподнялся и неуклюже пополз к борту, надеясь, может быть, перевалить через него и выброситься в родную стихию. Но расторопный Харуки наступил крабу на лапу, и тот бессильно замер. Нестор Васильевич поморщился и отвернулся в сторону. Страдания живых существ не доставляли ему радости, но он понимал, что все эти моряки и рыбаки жили так на протяжении столетий. Животные, рыбы и птицы для них – всего лишь движущиеся предметы, не имеющие ни разума, ни воли, ни души, ни чувств. Впрочем, при необходимости такими же движущимися предметами они объявляли и своих врагов, и на этом основании начинали нещадно истреблять друг друга. Но если и придет когда-нибудь время читать японцам проповеди, то это, очевидно, будет не Загорский, тут нужен пророк посерьезнее.

С некоторым удивлением коллежский советник наблюдал, как моряки вывалили за борт пятидесятикилограммового тунца, который ухитрился запутаться в их небольших сетях. Оказавшись в родной стихии, рыба ударила хвостом по воде и скрылась из глаз в темно-зеленой толще воды.

– А почему ее не стали есть? – спросил Нестор Васильевич.

Помощник объяснил ему, что мясо у тунца грубое, есть его могут разве что животные, а люди не оскорбляют своего вкуса такой ерундой. Да и зачем, если в море полно куда более изысканной пищи?

Вот так они и плыли, миля за милей постигая таинственный характер японского народа.

Капитан через помощника объяснил Загорскому, что по морю ходят, а не плавают, потому что, по его глубокому убеждению, плавает только дерьмо. Вежливо выслушав его, Нестор Васильевич отвечал, что дерьмо обычно не только плавает, но еще и учит других грамматике, при том, что само разговаривает с трудом.

Этого, разумеется, Харуки переводить не стал, сказал только, что Токуяма-сан благодарит капитана-сэнсэя за его драгоценные наставления. Однако по выражению лица коллежского советника господин Ёсинори понял, что дело обстоит вовсе не так благополучно, как пытается изобразить Уэно-сан, и отошел, весьма недовольный строптивостью иностранца.