Дети Солнца (СИ)

Рыженькая вырвалась из объятий Квинтуса и убежала, а Ларций сказал растерянному и обиженному юноше:

— Вы же не для танцовщиц сюда пришли. Вас ждет госпожа для обряда кор нексум. Молодая прекрасная госпожа. Соберитесь же. — И велел слугам: — Отведите гостя к доктору.

Слуги подхватили Квинтуса под руки и со всем почтением, но неумолимо вытащили из-за стола.

Уирка встала с лежанки.

— Перемещаемся? — спросила она так, будто речь шла о чем-то приятном, в чем Квинтусу стоило составить компанию.

Флавию захотелось отвесить ей подзатыльник.

Ларций кивнул, но не Уирке, а ее соседям. Те вскочили на ноги, да так, что девицы чуть не кубарем скатились у них с колен. Ларций отдал девицам короткое распоряжение, они подхватили одежки и упорхнули в одну из боковых дверей.

Молодые люди встали по бокам Уирки, и Флавий только сейчас понял, что они при ней — конвой, санитары при помешанной. Уирка не удивлялась, не пытался сопротивляться. Флавий знал его манеру — не дергаться впустую, выжидать удобного случая — и не был обманут такой покорностью. Но он также понимал, что Уирка сейчас и правда не слишком хорошо владеет собой.

— Зачем вам мой нексум? — спросил Флавий у Ларция. — Она одурманена, еле держится на ногах. Оставьте ее, какой в ней толк?

Ларций нервным движением промокнул губы салфеткой, бросил ее на стол и отправился за остальными, даже не оглянувшись на Флавия.

Флавий поплелся следом. Он чувствовал, что вечно обречен таскаться за покровителями, робко пытаясь отстаивать себя и терпя пренебрежение.

Глава 56

По-хорошему, Флавий должен был первым войти в комнату — осмотреть подопытную, приготовить медиаторы. Но Ларций его опередил. Он опередил даже слуг, ведущих Квинтуса. Он так спешил, как будто сам желал сливаться.

У дверей заветной комнаты Ларций крикнул:

— Всё ли готово?

— Да, входите, — ответил доктор.

В комнате было тихо. Маленький доктор сидел в темном углу, полуприкрытый шторой. Привязанная к кровати подопытная подняла голову и смотрела на входящих. Рот ее был свободен, видимо, доктор вынул тряпку. Она не стонала, но Флавий из-за плеча Ларция видел, чего ей это стоит.

Резвушка нашла глазами Флавия и улыбнулась ему. Флавий как-то сразу ослабел. Ох, она что, ему по-прежнему доверяет? Надеется на него? Считает, что он не допустит ничего худого?

В ее лице он читал боль и терпение, но не видел испуга.

От взгляда ли Резвушки ему стало не по себе, или просто здесь было слишком душно, воздух был какой-то особенный — слишком густой? Флавию показалось, что все они застряли в этом воздухе, как мошки в желе. Он чувствовал сразу всех: и доктора, и Ларция, и Квинтуса, вцепившегося в руку слуги, и его будущую жертву, отданную во власть боли. Но больше всех — нексума. Уирка и ее конвоиры встали в изножии кровати, ближе всех к выходу из комнаты.

Уирка тоже жалела Резвушку, и Флавий чувствовал эту жалость как свою. Он и предполагать не мог, что жалость может быть яростной и тяжкой. Тяжелее ненависти, мучительнее самопрезрения. Что ж, Уирка тоже знает об эксперименте?

Какой всё же мерзкий у нее характер! Флавий теперь лучше ее понимал: чего ни сделаешь, когда трепыхаешься в заложниках у таких чувств? Ничего, доктора Ларция помогут сделать нексума удобней.

Флавий пробрался к столу, на котором было приготовлено всё необходимое для обряда, и стал переливать Кровь Солнца из флакона в чашу.

Ларций встал рядом с ним — пожалуй, даже слишком близко. Бок о бок с Ларцием сейчас было некомфортно — от него так и садило возбуждением.

— Как он все-таки бестолков, — шепнул Ларций, показывая глазами на Квинтуса. Голос у Ларция дрожал, и сам он чуть ли не приплясывал от почти непристойного возбуждения. — Сколько времени у тебя заняла процедура?

— А? — Флавий не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а сообразив, рассердился. — Да не помню я. У меня всего и было сверло.

Он закупорил флакон с остатками Крови Солнца и с чашей в руках повернулся к Ларцию.

Ларций смотрел на Резвушку, на ее запрокинутое лицо, зажмуренные глаза, сжатые губы. Она по-прежнему не позволяла себе стонать и жаловаться. Почему? Доктор сказал ей, что это неприлично? Флавию показалось, что Ларций пьет ее боль.

Ладно. Чем скорее это закончится, тем лучше.

Флавий положил браслеты-медиаторы в чашу и начал читать положенное обращение к Солнцу. Он чувствовал, что кощунствует, и удивлялся — почему тогда, в лодочном сарае Гисли, у него не было такого чувства? Почему оно появилось только сейчас? Наверное, потому, что Флавий точно знал: он врет. Врет божеству.

Ларций слушал слова моления так, словно Флавий обращался к нему. Он впитывал эти слова, пил их, как боль Резвушки, как мучительную жалость Уирки, как его, Флавия, жалость и растерянность.

«Соедини твоих верных слуг в вечной радости и верности… Дай им и в посмертии пребывать единым целым под вечным твоим владычеством…»