Децимация

Представители от солдат были настроены благодушно – война для них должна была закончиться. Унтер снова спросил:

– Так примем резолюцию, шо не будем поддерживать Центральную раду, и останемся нейтральными по отношению к красным, как, например, полк Орлика в Катеринославе… добре?

Но здесь солдаты взволновались, послышались возмущенные крики:

– Не так!

– Не треба нас дурыты!

– Мы говорили о другом. Всем по домам!

– Шо я дурю! – кричал в ответ унтер. – Так говорите, яку резолюцию треба прийняты?!

Встал Тимофей и, перекрикивая шум, начал говорить:

– Я считаю, шо надо записать то, о чем говорила большевичка. О восстании в Киеве. Давайте решим так. Если рада начнет рабочих давить огнем, то мы выступим на стороне рабочих и защитим их.

Вскочил еще один солдат и закричал:

– Правильно! У рады есть галицийские стрельцы, и они пидут против киевских рабочих и не пожалеют их. Им все равно – с кем воювати! Мы все для них – вороги!

Тимофей продолжил:

– Если шо, то и стрельцов шуганем. Нечего им распоряжаться у нас, нехай у себя в Галиции свои порядки наводят! Запишем, шо поддерживаем большевиков. А как они возьмут Киев, то все по домам!

При несмолкаемом шуме унтер повторил пункты резолюции, и все дружно проголосовали «за». Всем понравилось, что скоро можно будет разойтись по домам. Против никто не поднял руку. Было видно, что солдатам надоели казармы, хотелось домой, к земле, которая стала уже почти их. Фишзон и Барда окружили солдаты. Несмотря на принятую резолюцию, многих солдат интересовал все тот же вопрос – а отпустят ли солдат большевики по домам и, услышав твердое «да» от Фишзон, с удовлетворением расходились, не зная, что им уже завтра снова придется взяться за винтовки, а потом держать их в руках еще долгие три года. Тимофей Радько пробрался к Фишзон и, когда приутихли вопросы, спросил ее:

– Дамочка, а вы меня не помните?

Эльвира нахмурила брови, стараясь припомнить солдата, но недавнее возбуждение мешало ей сосредоточиться. Но Бард вспомнил:

– Ты ж тот солдат, с кем мы сидели в кабаке! Как звать-то?

– Тимофей. Радько.

И сразу вспомнила Эльвира:

– Помню. Вы предотвратили драку между Сергеем и тем усатым…

– Да, с Панасом. Он еще в Киеве. А где Сергей?

– Наступает на Киев с красными. Вот, если бы вы стояли за раду, то вам бы пришлось встретиться с ним на поле боя. А так, все будет мирно, – осторожно, словно проверяя его, сказала Фишзон.

– Што творится… – устало произнес Радько. – И представить страшно! Были вместе в окопах против немца, а теперь не понять – кто из нас немец, а кто украинец… как враги. Што творится! – снова повторил он. – А Серега добрый вояка, с ним опасно встречаться, – прибьет, и глазом моргнуть не успеешь.

– А вы переходите к нам, – неожиданно предложила ему Эльвира. – Тогда будете вместе с ним.

– Нет. Вот заберут красные Киев, я демобилизуюсь – и домой, домой. Сейчас опасно уходить, кто-нибудь из гайдамаков или красных поймает и расстреляет, как дезертира. Увидите Серегу, передавайте привет от фронтового друзьяки. Прощевайте, – сказал Тимофей и ушел.

Выйдя из казармы, Эльвира с облегчением вздохнула:

– Не думала, что так быстро все решится. Не думала.

– Ты так говорила, как я никогда, – похвалил ее Бард. – Моя жена – и такой агитатор, что не верил своим ушам и глазам.

Эльвира плотнее прижалась к нему:

– Это потому, что у нас сегодня необычный день. Мы муж и жена. Я от этого в восторге. До сих пор помню каждую минуту сегодняшней ночи и чувствую себя уверенно потому, что у меня есть муж. Вот почему я так говорила. Сама удивляюсь этому. А у тебя разве не такое?

– До этого не было. А сейчас ты напомнила, и на меня тоже восторг находит. Пойдем домой?

Но со стороны Печерска послышались пулеметные очереди, с Банковского бульвара – винтовочные выстрелы.

– Митя! Так началось же восстание! Бежим к «Арсеналу!»

28

В здании Педагогического музея было шумно и грязно, как никогда. Служители музея не допускали в свое время такого беспорядка. Груды мусора высились по углам, а в коридорах к грязному полу присохли раздавленные и размазанные окурки. Множество людей, – а с приближением красных таких людей в музее становилось все больше, – в военной и гражданской одежде бегали из кабинета в кабинет по полукружью фойе, по когда-то выкрашенным в белый цвет лестницам. И эта суматошная возня не прекращалась и ночью.