Децимация

– Временно расчленив Галицию между Австро-Венгрией, Польшей и Украиной, мы не совершим большой стратегической ошибки. Роковой ошибкой будет то, что мы не сможем заключить мира с Германией. Потом мы будем как всегда добиваться воссоединения украинских земель, и сделать это будет легче, так как будем иметь дело с цивилизованными европейскими странами. А сейчас нам надо отступить в этом вопросе ради борьбы с Московией. Она сейчас, как и всегда, наш главный враг. Австро-Венгрия дала автономию Галиции, а Москва никогда не ставила перед собой такого вопроса. Она умела только поглощать и русифицировать наш народ, вбивать в его голову имперское сознание об общей большой державе, лишала нас родины, выкачивала умственные ресурсы, обрекая на роль московского Ваньки, не знающего родства. Поэтому уступка в территориальном вопросе – это тактический ход, после которого мы, собравшись с силами, уже уверенно не только вновь поставим этот вопрос, а просто заберем свои земли обратно… я думаю, всем понятно?

Христюк угрюмо молчал.

– Следующее требование Германии – это рассчитаться за их военную помощь в войне с большевиками, – продовольствием. В частности, только хлеба они просят… – Грушевский посмотрел подслеповатыми глазами в бумаги. – Э-э… шестьдесят миллионов пудов. У нас есть такие возможности?

Он посмотрел на Ковалевского.

– Хлеб еще есть, но вот как его взять у крестьян – вопрос трудноразрешимый. За бумажные деньги крестьяне не дадут ни зернинки. Нужен товарообмен, а товаров у нас нет. Воинские части выступают против реквизиций у крестьян хлеба. Вот, если бы Германия послала нам побольше сельскохозяйственного инвентаря, мануфактуры, то тогда бы можно было что-то собрать, но и то – не шестьдесят миллионов пудов. А еще же им надо дать почти три миллиона пудов мяса, миллионы яиц, цистерны масла и многое другое. Без германских товаров мы ничего у крестьян не возьмем.

– У меня есть сведения, – вмешался новый премьер Голубович, – что армейские склады и помещичьи имения разграблены крестьянами. Вот это разворованное и должно быть отнято у крестьян. Об этом надо сразу же указать Германии. Пусть ее войска помогут нам в реквизициях награбленного имущества. И для этого есть все юридические основания.

Но его перебил Винниченко:

– Вы не в самую глубину смотрите, пан премьер! – впервые назвал он его так, что вызвало довольное смущение Голубовича. – Весь этот хлеб, скот, инвентарь попал не в руки бедняков, а, в основном, в руки зажиточных крестьян, кулаков. И если мы начнем изымать у них хлеб, мы к недовольным нами беднякам прибавим и кулаков. А они опаснее большевиков. Не надо настраивать против себя зажиточные слои села. Они являются нашей национальной опорой.

Грушевский, выслушав двух премьеров, – бывшего и настоящего, – сказал:

– Но без этого пункта Германия и Австро-Венгрия не подпишут с нами мир и не окажут нам помощи. Надо этот пункт включать.

Все снова промолчали в знак согласия. Такие уступки не нравились членам кабинета министров, они сводили на нет всю их власть. Но Россия для них был наибольшим злом, и приходилось выбирать наименьшее. Но тревожные мысли оставались. А как к такому миру отнесется народ? Когда в семье скандал – даже добрый сосед не нужен в хате. А здесь далекий сосед, иноземный…

Обсудив еще несколько текущих вопросов, присутствующие на заседании разошлись.

Грушевский устало откинулся в кресле: «Эх! – с тоской подумал он. – Нет у нас умных государственных мужей. Нет! Мальчишку Голубовича ставим к рулю руководства державой. Остальные просто наслаждаются своими постами, любят процесс работы, а не ее конечную цель. Сложно с ними. Но с кем работать, творить новую державу? Только с ними. Больше не с кем. Быстрей бы прибывал в Киев Петлюра. Он сможет нам дать энергию. Быстрей бы!»

В дверь постучали, и вошел Орест Яцишин с винтовкой на плече, видимо, для того, чтобы показать Грушевскому, что он готов идти в бой.

– Извините, батько, – торопливо и смущенно, некрепким юношеским баритоном произнес он, – я подумал, что дома не успею вас застать, и решил забежать сюда. Сегодня наш студенческий сичевой курень отправляется на фронт против москалей. Времени мало, скоро отправляется поезд. Вот и решил навестить вас на работе. Попрощаться.

– Как – попрощаться? – шутливо-строгим голосом ответил Грушевский. – Вы, молодь – наше будущее, вам и строить державу. Вы победите большевиков. Я в этом уверен.

– Я тоже, батька, уверен.

– Орест, скажу только тебе. Скоро наша держава станет независимой ни от кого. Почему я это говорю? Потому что вам, молоди, ее незалежность отстаивать.

– Независимой? – радостно выдохнул Орест. – Этого мы ждали всю жизнь! Когда об этом будет объявлено?

– Скоро. Точнее – завтра.

Орест порывисто подвинулся к Грушевскому:

– Спасибо вам, батька, за это. Я сейчас всем скажу хлопцам об этой радости.

– Нет, – остановил его Грушевский. – Пока не говори. Я тебе сообщил государственную тайну. Только тебе, – подчеркнул голова рады, – близкому мне человеку.

– Как – тайна? – удивился Орест.