Децимация

Винниченко с любопытством слушал философствование Шульгина.

– Ну, а как Украина в вашем времени и пространстве? Какие грани имеет украинский народ, кроме национального духа? Какую роль вы нам отводите?

– Гм… одна часть Украины жила в пространстве. Другая, галицийская – около того времени, состоящая из часов, минут и даже секунд, которые им подкидывали европейские держатели тысячелетий, веков, годов, выделяя таким образом этой части жалкие крохи. И другая часть Украины возомнила себе, что и ей подвластно время. А время подобно зверю в клетке, жаждущему пространства, и он желает, чтобы кончилось время заточения, старательно свертывает его, суживает и мечтает о покорении пространства. Не имея знания о времени, он несет в пространство боль, слезы, войну и кровь. Кроме жажды всевластного подчинения у него нет иных мыслей, он по своей сути не созидатель, а разрушитель, и этим опаснее большевиков. Есть две Украины, и они несовместимы. Они как две планеты, двигающиеся по своим орбитам – малой, бегом, суетливо, не замечая красоты Вселенной, и большой – величественно, в пространстве, и ее видит Вселенная… и гордится. Российская Украина уже привыкла к пространству, и ей надо без суеты постигать время. Время должно быть подчинено пространству. Это стратегия жизни.

– У вас достаточно пессимистические взгляды на будущее Украины, тем более на ее западную часть, представленную зверем. Но в чем-то вы и правы, хотя не до конца понимаете суть нашего национального движения. Каждый народ, как говорят большевики, имеет право на самоопределение. Только вот на нас почему-то это право не распространяется. А наш народ хочет самостоятельности.

– Народ хочет! – прервал его Шульгин. – Народ многого хочет! Народ – это труд, а государство – закон, а между ними душа, которую они совместно распинают. Сейчас распинаете душу вы с большевиками. Она корчится, плачет, не знает, что делать. К старому возврата нет, нового не знает. И этим все пользуются. Что ей остается делать? Умирать. А кто останется? А что останется, будет без души, хотя сейчас у нее остались кусочки старого и заронены зерна будущего. Но старые кусочки рассыплются, зерна не взойдут – и души не будет.

– А что же будет?

– Телесный контур, бредущий по пространству и тянущий за собой время.

– Да… – Винниченко вздохнул. – Мрачная перспектива. Но что же вы думаете о сегодняшнем дне?

– Я уже сказал. Месяц назад у нас с вами была еще небольшая возможность объединения против большевиков. Но вы уперлись на своей самостийности, и создать общий фронт не удалось. А теперь нас на Дону, вас здесь – они по отдельности уничтожают. Мы силы для решающего похода соберем не скоро, а у вас просто и нет таких сил. И вам придется первыми уйти с политической арены. А мы все же попытаемся сопротивляться.

Винниченко вспомнил сегодняшнее заседание у Грушевского и на что надеется опереться украинская власть и, стараясь не сказать чего-нибудь лишнего, начал осторожно говорить:

– Вы ошибаетесь в своих рассуждениях, Василий Витальевич. Нынешнее наше поражение – это залог наших будущих побед.

Увидев ироническую улыбку на лице Шульгина, он решил не обращать на нее внимания, стараясь весомее выложить свои аргументы на рассуждения собеседника.

– Пусть мы проиграли Левобережную Украину, русифицированную за два с половиной века. Но есть еще другая, как вы выразились, – порабощенная, заключенная в тюрьму, Украина. Да, она как зверь в клетке, жаждет свободы и скоро, буквально в ближайшее время она ее получит, и этому зверю действительно нужно будет пространство для обитания – строго очерченные границы ее владений. Вот она-то и спасет остальных братьев по крови, а если потребуется – заставит других силой служить своей великой идее. Хоть вы всю жизнь прожили на Украине, но ее не знаете. Вы привыкли смотреть на нее из Петербурга, а внутрь сердца не заглядывали. А там чистая, непорочная душа, которая жаждет своей державы, и эта держава будет эту душу лелеять, кохать, как любимую дитину или хрупкую дивчину…

– Ну! – засмеялся Шульгин. – Это у нас пошла литературщина. То о звере, то о любви…

– Да, вначале нужен зверь – как гарант охраны человеческой любви.

– В своих рассуждениях вы идете дальше и говорите страшнее большевиков.

– Может быть. Но надо любым способом спасти эту душу. Вы ее не знаете, и я более, чем уверен – вы хотите ее уничтожить. Сейчас вы, конечно же, в своих мыслях на стороне большевиков. Так?

– Да. В данный момент я рад, что большевики уберут вас, и тогда нам ничто не будет мешать в объединении здоровых сил против большевизма.

– Выходит, наши национальные силы нездоровые? Сурово вы нас осудили! – Винниченко помолчал, колеблясь – продолжать ли далее разговор, потом решился. – А если мы без вас справимся с большевизмом на Украине? Пригласим, например, на помощь наших друзей. Союзников. Как вы к этому отнесетесь?

Шульгин встрепенулся, и синие глаза его потемнели.