Децимация

Мищенко согласился, а парламентеры, пообещав подойти через полчаса, пошли к себе.

В штабе сразу же собралось много народа. Мищенко, не читая письма, передал его другим. Прочитали вслух. И Мищенко сказал:

– Що я скажу. Рада требует, шоб мы сдались – и всем будет дарована жизнь. Как считаете, хлопцы?

Сначала воцарилось молчание, а потом стал нарастать негодующий шум:

– Понтонщики тоже сдались, а их всех под пулю. Не верить раде! Все, що вона писала до этого – брехня, а це вранье! Це не украинская рада, а сатанинская. Галицийцы николы не держат слова. Подлость у них в крови.

– У нас нет патронов, нет хлеба. Как же дальше?

– Только не сдаваться!

– А раненых много, как с ними быть?

– Верить галицийским сичевикам нельзя! Им все равно кого убивать – сегодня рабочих и солдат, завтра селян. У них сейчас нет родины, и они чужинцы у нас, не посмотрят, кто есть кто – чи хохол, чи кацап.

– До смерти сражаться. Умрем, но на поклон раде не пойдем!

Мищенко, слыша эти разговоры, сказал:

– Пишите ответ такой. Только хто грамотный сформулюй. Вот как. Борьбу прекратим только тогда, когда будет разогнана Центральная рада сволочей, и власть перейдет в руки советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Все. А теперь все сформулюй и дашь мне ответ, я его отнесу. А сейчас давайте все по местам. Чую сердцем – помощь близка. Вот-вот подойдут красные, и тогда так врежем сичевикам, що будуть бежать задравши хвоста до Львова, щоб неповадно им було пить кровь нашего трудового украинского народу! Ясно? Расходитесь по местам!

Парламентеры подошли раньше, чем ожидалось. Мищенко, который выходил из штаба, чтобы отдать распоряжения, вернувшись, увидел, что солдат со свой «грамотностью» никак не смог осилить ответа. Сначала выругавшись, а потом уже спокойно Мищенко сказал:

– Не треба паперы. Я им и так скажу, що об них думаю.

Подождав еще немного, с тем, чтобы парламентеры померзли, он вышел к ним с пустыми руками. Сотник, бледный от гнева, закричал:

– Опаздываете, панове! Видповидь!!!

Он протянул руку за письмом. Но Мищенко плюнул густой, с черной от пороховой гари слюной, в сторону руки сотника:

– Понял ответ?! – зло спросил он, увидев судорожно отдернутую руку сотника. – Передай своим панам-сволочам из рады, – Грушевскому и остальной галицийской скотине, – пока мы их не разгоним, пока не будет нашей власти, до тех пор мы будем драться с вами. Пока всех не раздавим в кулаке! – он поднял руку и сжал кулак, как бы наглядно показывая, как будет давить их. – Розумиешь, пан?

Сотнику было стыдно перед своими двумя подчиненными, что плевок чуть-чуть не попал на ладонь, что не дали письменного ответа и, сузив до азиатской величины глаза, он сказал, почти прохрипел:

– Ну, тогда побережись. Всех вас… – он задыхался от злобы и не мог сказать ни слова. – Всех вас… мы таких не прощаем! – снова прохрипел он и, резко повернувшись, пошел прочь от ворот «Арсенала». Рядовые сичевики поспешили за ним

Мищенко некоторое время смотрел им вслед, потом на стены завода, исщербленные пулями, еще раз плюнул и зашел в ворота.

– Молодец! – сказал ему кто-то. – Так с ними. Они бы нас не пожалели, если бы мы попали в их лапы. До конца держимся.

– До конца, – ответил Мищенко.

Завод готовился к отражению атаки. Раненых уже не было возможности отправить за пределы завода, и решено было разместить их по подвалам цехов, а тяжелораненых – в подвал главного корпуса. Легко раненые и кто еще мог передвигаться оставались на первых этажах цехов и, в случае прорыва гайдамаков в сам завод, должны были вступить с ними в последний бой. Всю воду и основную часть еды отдали раненым, решив, что остальным несколько дней вместо воды можно есть снег.

В этот день гайдамаки и сичевики трижды ходили в атаку. Им удалось сузить кольцо окружения вокруг «Арсенала», но ворваться в заводской двор не смогли. Связи с внешним миром не было, надежды на помощь – вообще, благоприятный исход осады закончился. Мокрые от пота, грязные от пороховой гари и кирпичной пыли люди, с тяжело горящим лихорадочным блеском в глазах, готовились к очередному бою. У них оставался единственный выход – погибнуть. Погибнуть из-за своего упрямства и веры в то, что подлая, надоевшая до печенок рада, в своем национальном бреде приведшая Украину к морю крови, будет сброшена, и будет у них, как в России, новая власть. Поэтому с ожесточенным упрямством обреченных, не надеясь ни на поддержку красных, ни на милость победителей – они отрешенно продолжали драться до конца. Такова, видимо, славянская душа, – когда ей трудно – она стоически нагромождает на себя дополнительные мучения, чтобы потом все разрешить одним махом – расстаться с жизнью.