Децимация

Тимофей Радько несколько дней скрывался на Подоле. Когда на улицах появилось много солдат, он с винтовкой открыто вышел в город, несмотря на уговоры знакомых, у которых жил, остаться и переждать еще несколько дней до прихода красных. Он решил, что хватит с него воевать, надо отправляться домой. Но требовалось взять из казармы свои вещи, документы, подарки, приготовленные для семьи. Он встретил знакомого солдата-сослуживца, который пообещал принести его вещи к заранее договоренному месту, недалеко от железнодорожного вокзала. Отсюда было не так далеко до казарм, да и железная дорога должна была служить ориентиром для отправки домой. Тимофей прошел по Бибиковской и встретил Панаса Сеникобылу, тоже с винтовкой. Никто не расставался с оружием. Тот как всегда был выпивши и, увидев Тимофея, искренне раскрыл ему руки для объятия. Но Радько уклонился и только дал руку для пожатия.

– Ты шо, Тимак, не узнаешь меня чи обиделся? – прогудел Панас. – Пошли в кабак.

И, не дожидаясь ответа, схватив под руку Тимофея, повел его вниз по Бибиковскому бульвару. У Тимофея было время, и он решил, что его можно убить в кабаке.

– Шо ты такой смурной? – спросил Панас Тимофея.

Тимофей посмотрел на сичевика-Панаса, своего фронтового друга:

– Где ты был эти дни? На «Арсенале» или против железнодорожников?

Панас разлил горилку в рюмки и, вздохнув, ответил:

– На «Арсенале». Вична им память. Выпьем.

Он опрокинул рюмку в рот, взял кусочек сала с хлебом и закусил. Тимофей боялся много пить. Еще предстояла встреча с тем солдатом, ушедшим за его вещами, а потом он хотел побыстрее выбраться из города и заночевать где-нибудь в ближайшей деревеньке, зная, что там своя, селянская власть, а не центральная. Рада, кроме Киева, не контролировала положение в сельской местности. Но решил, что за погибших арсенальцев надо выпить.

– А ты где був? – спросил в свою очередь Панас.

Тимофей заколебался – говорить или не говорить, но винтовка была рядом, наган в кармане, поэтому решил сказать правду:

– На Подоле, у красных…

Он пристально смотрел на Панаса, ожидая его реакции, но тот, склонив голову, понуро сказал:

– Я це знав. Ваши украинцы – это не наши бойки и лемки. Вы николы не поддержите нынешню владу. Я це знав… – повторил он.

У Тимофея тревога в душе понемногу отходила. Панас не пытался выяснять с ним отношений, видимо, смирился с тем, что происходит на свете, и считал это как должное. Панас еще налил водки и, глядя Тимофею прямо в глаза, произнес:

– Как это получилось, шо мы разных таборах оказались? Давай, выпьемо за нас, украинцев, шоб мы перерезали друг друга как можно больше, щоб не осталось такого глупого народу.

Он выпил, но Тимофей отставил рюмку.

– Шо не хошь выпить? Боишься, що отведу тебя у тюрьму? – он зло захохотал. – Ни, Тимофею, цього я с тобой не зроблю. Що ж делать, раз украинцы разные. Ты не бачив як резали украинцив-работяг на «Арсенале? Я те ж такое увидел впервые. Жах. А хто ризав? Украинцы. Кому це потрибно? Не знаю. Не поведу я тебя, Тимак, в нияку вьязню. Що делать, раз украинцы разные… я з Галиции, ты ж.. – он запнулся.

– С Малороссии. Полтавщины.

– Во-во! Вспомнил. Липовая Долина. Гарное название. Так вот, я так розумию – мы разные люди. Вам нужна Украина российская, нам – самостийная. Так шо ж? С чего я своего друга буду отдавать на смерть? Живи. Это комусь нас хочется посварить… а нам це ни к чему.

– Спасибо, – искренне поблагодарил его Тимофей.

– А разве я ранишь думав, шо придется воюваты проти своих? Да если кто таке мог сказаты мени, то я его так бы разделал! А видишь – заставили. Сначала меня заставили австрийцы, потом россияне, а сейчас наши – украинцы. От бы побачив тебя на «Арсенали» в час боя! Не знал бы, що с тобою робить – убить тебя чи идти до тебе… – и он снова повторил: – Жах!

Панас выпил еще, и его заметно стало развозить. Вспомнил свою семью, угнанную австрийцами в Венгрию, и уже с непередаваемой тоской продолжал:

– Перед войной у нас запела могила…

Увидев недоуменное выражение лица Тимофея, пояснил: