Децимация

Стоявшие возле вагонов солдаты с хмурыми лицами и злыми глазами рассказывали, как на станции Круты их обманули украинские сичевики. Никто из них не ожидал, что эти безусые юнцы начнут расстреливать безоружных солдат. Никто не был готов к такому повороту событий. Оружие они сдали на фронте. Но кое-что у них осталось и, если бы не ловили ворон и не подсмеивались над юнцами-интеллигентами, то показали бы им – как воевать и с таким оружием, что имелось: револьверами и гранатами. Выгружали убитых и раненных. Их оказалось более ста человек – почти четверть демобилизованных. Сколько осталось в Крутах, когда отошел поезд, никто не знал. Требовалось посчитать оставшихся. Потом выяснилось – не хватает около ста человек. Была полная уверенность, что все они погибли – сичевики действовали не только подло, но и жестоко. Солдаты были возмущены и требовали, чтобы им немедленно выдали винтовки, и они отобьют у врага хотя бы тела своих товарищей.

Подошли еще несколько поездов с отрядами красных. Вышел Руднев – командир передового отряда. Выслушав о случившемся, распорядился влить солдат-румынцев, – кто желает, – в их ряды и выдать винтовки. Раненых отправили в Бахмач. Выслав на разведку ручную дрезину, двинулись дальше. Уже в сумерках вернулась дрезина с сообщением, что украинские части окапываются между Крутами и разъездом Плиска, с ними бронепоезд. Продвинувшись еще немного вперед на поездах, стали разгружаться. Решено было занять позиции где-то в километре от позиций сичевиков. Сергею, который командовал пулеметным взводом, было приказано расположиться на левом фланге от железнодорожной насыпи. В темноте Сергей наметил места, где расположить свои шесть пулеметов. Сам себе определил место недалеко от железнодорожного полотна, на небольшой высотке, поросшей кустарником, ближе к позициям сичевиков. Когда окопались, было около полуночи. Оставив часовых, бойцы его взвода собрались в небольшом ярку, где, несмотря на близость противника, развели небольшой костер, чтобы разогреть еду. Была полная уверенность, что сичевики не предпримут ночью никаких действий. Но Сергей все равно поинтересовался – не виден ли огонь противнику и, получив заверения, что «его и в десяти шагах не разглядеть», стал вместе со всеми есть разогретые консервы. Дневная солнечная погода к ночи явно испортилась. Звезд не было видно, и только тяжелый ветер гонял черные в ночи тучи.

В его взводе были люди отовсюду: рабочие Донбасса и Харькова, солдаты из Одессы, крестьяне Поволжья. Сейчас за костром сидело семь человек, остальные были на позициях. После еды, как водится, начались разговоры. Солдат из эшелона Румынского фронта по фамилии Березов, из Тульской губернии, зачисленный во взвод Сергея потому, что был пулеметчиком на фронте, в который раз повторял, задыхаясь от приступа злобы:

– Пацаны они, пацаны! А мы с ними ля-ля. Мол, зачем вас таких молодых и необученных воевать послали? А они вообще молчали… но как-то по-нехорошему, зло. А потом нам так дали, без предупреждения! Откуда их набрали?

– Это, видимо, – ответил Сергей, – студенты и гимназисты. Я знаю, что их в Киеве готовили. Настоящие солдаты отказались поддерживать раду. А этим вбили в голову мысль о геройстве. Жаль их. Но утром посчитаемся с ними за ваших солдат.

– Ты большевик? – не унимался Березов.

– Да.

– У нас тоже были большевики, а председатель совета – анархист. Во, мужик! Как все началось на станции, он выскочил из вагона и побежал в вокзал. К начальству, видно. Наверное, убили его. Вот гады! – и снова в его голосе слышалась злоба. – Вот сюда бы нашего председателя – разметал бы всех на шматки! Его на фронте и начальство боялось. Когда Керенский ввел смертную казнь, он на собрании офицерам сказал, что, мол, только тронут хоть одного солдата – ихни головы все полетят. Так те сразу же притихли. Анархистов у нас уважали.

– А на фронте вас сильно офицеры унижали? – спросил москвич, типографский рабочий Портянкин.

– В шашнадцатом годе, когда не было баталий, командовали сильно, но не все. Были и добрые. А во время боев – нет. Они с нами в атаку ходили и в окопах неделями не вылазили. В тылу, когда отдыхали, то снова сильно командовали. А в семнадцатом – уже все. Стали советоваться с нами.

– А говорят, что они – как собака злая для солдата?

– Не всякие. Разные есть.

Но Портянкин не верил:

– Но они ж эксплуататоры! Кровь пьют с народа, а солдат – тот же народ.

– Нет, солдат не народ. Он на коште у царя был, потом у других и им положено командовать. Это гражданский человек – народ. А мы куда прикажут, туда и идем. У нас присяга и приказ. Солдатская жизнь – веселое горе. Крутись, чтоб все были довольны. А наши офицеры – храбрецы. Немецкие – в атаку не ходят, а наши – завсегда.

– Все равно, – не унимался Портянкин, – всех офицеров к стенке, а то они нас уничтожат. Им – только смерть.

– Ты не служил на фронте, Портянкин! – ответил Сергей, которому надоел этот спор. – Поэтому не знаешь ничего. Служба на фронте – это не жизнь гражданская.