Децимация

А на левом фланге слышалась стрельба, разрывы снарядов. Гончаренко со своими сичевиками оказал красным более серьезное сопротивление. Но, когда пошел снег, и он приказал отступать. Уходили как можно дальше от железнодорожного полотна, понимая, что сейчас по нему пойдут красные. Это было единственно правильное решение в украинских войсках. К этому времени Круты были заняты красными обходным маневром, а бронепоезд Лощенко ушел версты на две от станции. Решили подождать тех, кто остался жив в этой мясорубке, и кто успеет прийти – тот спасется.

Десятка три человек – все, что осталось от правого фланга вместе с Омельченко – продвигались к станции. Перед станцией командиру стало плохо, и он сказал хлопцам:

– Идите на станцию, а за мной пришлете помощь. Я буду здесь.

На станции были красные, взявшие ее без боя. Солдаты с Румынского фронта разыскивали своих сослуживцев, убитых вчера сичевиками. Раскладывали трупы, узнавали товарищей и горько внутренне переживали за них, требуя идти дальше к бронепоезду и посчитаться с остальными. Снег сгущался, трупы вчерашних убитых заносили с улицы в небольшой зал ожидания и здесь, рассматривая обезображенные лица, многократно пробитые пулями и штыками тела, горестно вздыхали и произносили горькое: «Ой! Да тож Иван! А это Савка. Что с ними сделали! Мучители, а еще молодые. Старики до такого не додумаются». И такие причитания, иногда с солдатскими слезами, произносились почти у каждого тела.

Сквозь густой снег, не таясь, к станции подходили сичевики с винтовками, еще не знавшие, что она занята красными. Шли тяжело, многие были ранены и им помогали идти. Но среди них не было Ореста, в полукилометре почувствовал себя плохо и отстал.

– Ихни солдаты идут! – закричал красногвардеец, вбежав в здание вокзала.

Все замерли.

– Где?

Солдаты стали хватать винтовки, матрос быстро вставил ленту в пулемет.

– Стой! – заорал солдат, вчера чудом избежавший смерти. – Не стреляй! Живьем возьмем! За мной!

Из вокзала стали выскакивать солдаты и с винтовками наперевес бросились на идущих через пути сичевиков. Молодые вояки слишком поздно осознали, кто перед ними, некоторые пытались стянуть винтовку с плеча, другие бросились бежать, но было поздно – везде вокруг них были красные.

– А-а-а!.. – толпа разъяренных лютых солдат и матросов навалилась на сичевиков. Те сопротивлялись слабо, изредка прикрываясь винтовкой, а то и просто руками. Боевой мальчишеский запал после всего пережитого испарился, уступив место тупой покорности, безразличия ко всему сущему. Толпа солдат, как стая волков, окружившая раненого и поэтому беззащитного животного, стала рвать его.

– Стой! – кричал какой-то командир. – Не сметь всех убивать! В плен их! В плен!

Некоторые опомнились, и начали было удерживать своих товарищей, но было поздно. Лишь некоторые из сичевиков шевелились, остальные были мертвы.

– Стой! – вверх из револьвера стрелял командир.

Толпа, жаждавшая мести и получившая ее, медленно отходила от напавшего на нее затмения убийства. Командир поднимал сичевиков, способных еще ходить, и приказал им идти на вокзал, подталкивая тех револьвером. Окровавленные и измученные молодые борцы за независимость шли медленно. На станцию спешили другие солдаты, не успевшие принять участив в расправе. Их ноздри жадно раздувались, в предвкушении убийства, но командир продолжал кричать:

– Не трогать! Сейчас сообщу по телеграфу, – решат: куда их. Охранять здесь и не сметь тронуть! То трибунал! – он вошел в вокзал.

Окружившая сичевиков новая толпа солдат возмущенно восклицала:

– Смотри, ребята, да то ж молокососы!

– А что они натворили, видел на вокзале?

– Повесить их немедля!

Толпа возбуждалась от своих криков. Бывшие студенты и гимназисты испуганно смотрели на них, моля в душе, чтобы быстрее вышел командир.

– А-а, это ты убил Ваньку!?

И усатый солдат, размахнувшись, прикладом винтовки, как дубиной, размозжил череп одному сичевику. Мозг, как парное тесто из бадьи, медленно полез из черепа. Это послужило сигналом к новой расправе. Их, уже упавших на снег, кололи штыками, били прикладами, и кровь, смешиваясь со снегом, застывала розовым марципаном. Выбежавший из дверей вокзала командир кричал:

– Под суд всех! Под суд! – и размахивал револьвером.

Но его никто не слушал. Солдаты молча расходились, но гнев в их душах еще не улегся.

Подошел состав, с ним прибыли еще красногвардейцы. Командир на станции докладывал Рудневу, что произошло. Тот, выслушав, пошел обходить станцию.

С этим эшелоном прибыл Сергей с двумя расчетами пулеметов, остальные должны были подъехать позже. Сергей, увидев свежие трупы, валявшиеся на снегу, спросил, что произошло. Один из солдат, прибывший раньше и знавший Березова, охотно сообщил:

– Да гимназистики пришли сюда, думали, что их бронепоезд ждет. А здесь их мы ждали. Так вот, видишь, как им дали, в следующий раз неповадно будет на старших руку поднимать. За наших! Пусть знают.

Они вошли в зал ожидания. Там лежали заледенелые за сутки тела убитых солдат Румынского фронта. Зрелище было настолько ужасное, что Сергей отвернулся.