Децимация

Раньше он носил аккуратно подстриженную бородку – типичный облик российского интеллигента. В последнее время он бороду не подстригал и не брился, и сейчас черный волос закрывал его лицо почти полностью. Он всегда любил одеваться изящно, а сейчас надел поношенные вещи, чтобы выглядеть бедным интеллигентом, бегущим от злой напасти в более благоприятные места. Такое бегство интеллигенции в более тихие места стало массовым явлением с начала зимы. Старый поношенный саквояж дополнял облик растерянного от бурных событий мелкого чиновника старой государственной службы. Все было сделано по канонам жанра приключенческой литературы. Недаром его называли писателем-мистиком.

Винниченко выехал не с главного вокзала, а с пригородной станции. В вагон он влез с трудом. Люди с билетами и без билетов, толкая друг друга, ругаясь последними словами, размещались кто где мог. Кто ворвался в вагон первым, занимал вторую и третью полки, где можно было спать лежа. Разложив на полки свои вещи, они готовы были защищать свои полки кулаками. Кому повезло менее, садились на нижних полках по четыре-пять человек. Кому повезло еще менее, размещались на полу. У каждого были узлы с пищей и скарбом. Мешочники везли по одному-два, а некоторые и больше мешков с зерном или пшеницей. Они были готовы защищать свое добро не только кулаками, но и оружием.

Ждали, когда тронется поезд, но еще с час после посадки не подавали паровоз. Когда, наконец, состав тронулся, вздох облегчения вырвался у всех, – почти единовременно и единодушно. Винниченко даже внутренне рассмеялся такому общему желанию разных людей. «Надо записать в тетрадь этот интересный факт массовой психологии», – подумал он.

У него была привычка, как у чеховского Тригорина, записывать любопытные моменты из жизни людей, необыкновенно яркие слова и выражения – может пригодится для литературной работы. И тут Винниченко с грустью подумал, что давно не занимался литературным трудом – этот год писал только политические документы и лозунги. Его остро потянуло в свой саквояж за тетрадью и ручкой – для описания окружающих, но он сдержался, понимая, что сейчас не время, да и можно себя этим разоблачить.

Постепенно гвалт, вызванный посадкой в поезд, утихал, споры за места заканчивались. Худо-бедно, но места находили, устраивались и готовились к долгой, размеренной поездке. То, что поездка в Геническ будет длиться восемь дней, Винниченко никак не мог предположить. Раньше хватало одной ночи. А пока тронулись – и то хорошо. Винниченко ехал в вагоне третьего класса, среди простых мужиков и баб – крестьян, горожан, солдат. Это были те простые люди, которых он описывал в своих ранних произведениях, ярко и сочно, – позже он стал писать о творческой интеллигенции и революционных личностях. Он чувствовал, что многое потерял в своем творчестве: главное – чувство реальности. С тех пор, с молодости, он не ездил в таких вагонах, предпочитая первый, в крайнем случае – второй класс.

Как всегда бывает в вагоне, пассажиры вначале присматривались к попутчикам, а потом начали вести беседы, сначала осторожные, потом более смелые. Мужичок в овчинном полушубке, из крестьян, говорил:

– Що зараз робыться, все правильно, – говорил он на украинском языке. – Вот поделим землю окончательно, навсегда – и заживем. Большевики знают свое дело. А украинская рада не знает свой народ, що ему потрибно. Землю нам не дали, почалы воюваты с большевиками. Зачем?

Винниченко весь превратился во внимание. «Как? – думал он. – Войну ж не мы начали, а большевики. Как этот мужик так может думать? Неужели он большевик?»

– А сейчас большевики раде дали по морде – и правильно зробили. Бо от нее не було никакой корысти.

Баба с мешком и огромной сумкой на руках, которые до сих пор не могла нигде по-хорошему пристроить, подхватила:

– Зибралысь яки-то в Киеве, сказали – шо они власть, а сами не знали, шо им робыть. Нет, щоб дружно, як всегда, жить с Россией, так решали как отделиться. А кому це надо? Мени, чи тоби? Столько дурнощив наробилы, шо настоящий дурень за все життя стильки не зробыт!

Мужичок согласно кивал:

– Народу це не потрибно, а им лишь бы власть держать. Кышнули их – и правильно сделали! Они нам чужие. Они народу вороги!

Винниченко аж содрогнулся от этих слов: «Неправда! – хотелось ему кричать. – Направда!! Мы ж хотели вам добра! Чтобы вы не только спину гнули, но и чувствовали себя украинцами на своей земле! Неужели у вас нет чувства национального самосознания, а только одна работа?! Вы нас не поняли!»

Вмешался демобилизованный солдат, державший в руках вещмешок:

– Здесь шла война с немцами, а рада меж своими затеяла войну. Бог ее за это не простит. Надо было германца добить совместно с Россией, а потом суседские дела решать. Говорят солдаты, шо рада с немцами дружит, под их крыло хочет. Таких паскуд свет не видел! – он говорил по-русски.

Этот вывод солдата был как бы пощечина Винниченко, и он стал тереть свою щеку, словно снимая боль от удара.

Мужичок-крестьянин встрепенулся: