Децимация

– Нет, не видел.

Сергею было больно смотреть на старика, так глубоко переживающего за сына, но надо было выяснить, в чем дело. Почему его арестовали?

– Вы, говорят, выступали против советской власти?

– Нет, – замотал седой головой Самойловский. – У меня не осталось хлеба. Как истинный патриот, я сдал его еще летом и осенью. Немного оставалось для себя, но и его сегодня конфисковали.

Портянкин, внимательно прислушивавшийся к разговору, вмешался:

– Да врет он все! Зерно мы у него действительно взяли. Но он здесь вел контрреволюционные разговоры. Вот за это его хотели… поставить к стенке.

Самойловский выпрямился, как совсем недавно во время разговора со своим безжалостным врагом, на стуле:

– Я не говорил ничего плохого против новой власти. Бог с ней. Я разъяснял молодым… скажем, революционерам, как надо понимать историю, и дал некоторые понятия о сельском хозяйстве. Горожане должны знать хотя бы немного, что оно из себя представляет. А эти мысли старика им не понравились, посчитали контрреволюционными. Вот он – взял винтовку и думает, что прав, – показал Самойловский на Портянкина.

Сергей неодобрительно посмотрел на Портянкина и сказал:

– Иди в село, помоги собирать хлеб.

Портянкин недовольно вышел. Сергей, глядя в усатое лицо Самойловского, сказал:

– Сейчас опасно говорить свои мысли… идет война. Понимаете?

– Понимаю, понимаю. Но не сдержался. Уж очень ваши помощники молоды и безграмотны. Извините меня, пожалуйста, – Самойловский словно забыл, что перед ним сидит тоже молодой человек, а потом спохватился: – Вы извините меня, вы тоже молоды, но в вас уже есть народная мудрость и жизненный опыт… мне так кажется. Вы откуда? Где работали раньше?

– Из Донбасса. Из Луганска. С четырнадцати лет работал токарем.

– Да, да! В вас видна глубина. Понимание происходящего. Токарь – умная профессия. Требует большой грамоты.

Сергею была приятна похвала образованного помещика, но он ответил:

– К сожалению, я не все знаю и понимаю. Грамотенки у меня маловато. Рабочее училище да фронт. Собирайтесь и идите домой.

– Спасибо. До свидания. Желаю лично вам успехов, – церемонно попрощался Самойловский.

На следующий день и последующее утро, растратив всю мануфактуру и часть денег, нагрузив подводы хлебом, отряд двинулся к железной дороге. Вместе с ними пошел и Загубиголова, который сказал Сергею:

– Здесь мени небеспечно оставаться. Придут германцы, меня же свои – с кем хлеб отбирал – и повесят. Пиду с вами. А там, как все утихнет, вернусь.

– А жену и детей бросаешь на нищету?

– Ни! Я им оставил деньги и хлеб. На год хватит. Поки проживут без меня, а там будет видно. Я ж без руки, могу просить подаяние. Хватит быть начальником.

И он поехал вместе с ними в Киев.

39

Киевляне настороженно ожидали будущего. Было ясно видно, что новая власть, существующая чуть более двух недель, кратковременна. Голод и холод, неожиданные аресты пугали киевлян, и они с нетерпением ждали перемен. Но и будущие перемены пугали их гораздо больше, чем нынешняя власть. Центральная рада возвращалась под прикрытием полумиллионной германской армии, а чужаки представлялись более опасными, чем нелюбимые, но все же свои власти. Город притих. Так всегда бывает, когда старое еще остается, а новое неизвестно. Лохматые, по-зимнему серые тучи шли с запада, с Атлантики, ветер гонял по брусчаткам улиц мусор, завивал и бросал редкий снежок в лица одиноких прохожих. Город ждал…