Децимация

Бош сделала паузу, вслушиваясь в реакцию зала и, почувствовав его возмущение, с пафосом воскликнула:

– Вот они – предатели революции!

В ответ послышались возмущенные крики:

– Подлецы!

– Вон бундовцев и меньшевиков из совета!

– В Лукьяновку их!

– Почему Рафес на свободе?!

Рафес ерзал на своем стуле и уже не думал больше выступать, а думал – под каким бы предлогом ему покинуть заседание побыстрее. Он знал, что стихия единообразной толпы, опасна. Но Бош неожиданно сама отвела от него угрозу. Она стала призывать депутатов к тому, чтобы они немедленно пошли на заводы и фабрики, немедленно начали создавать вооруженные отряды рабочих и прекратили работу сегодняшнего пленума. Это предложение было встречено с одобрением – мало кому хотелось дискутировать по заранее проигранному вопросу об обороне Киева. Рафес один их первых после окончания пленума нырнул в боковую дверь сцены и поспешил подальше убраться отсюда, решив, что события нарастают так быстро, что несколько дней пережить их потихоньку, ему сейчас не помешают.

Но на следующий день обстановка еще более усложнилась. Чехословаки наотрез отказались выступать против немцев и начали в полном боевом порядке отступать за Днепр. Им было чего бояться – немцы не простили бы им добровольную сдачу в плен России в первые годы войны. За ними потянулись толпы рабочих, – кто с семьями, кто в одиночку. Из Киева их выталкивала опасность со стороны петлюровцев, считавших русифицированных рабочих антиукраинским элементом, а также возможность отмщения за январские события. Потом двинулись отряды Красной гвардии.

Видя, что положение в Киеве уже невозможно контролировать, Бош на автомобиле, прорвалась по забитому людьми мосту в Дарницу, доверив контроль за обстановкой военным командирам. Срочно сев в поезд помчалась в Полтаву, чтобы информировать правительство о положении и наметить пути дальнейший обороны Украины.

В этот момент, в самый разгар отступления, в Киев прибыл Сергей Артемов. Свой отряд из двенадцати человек он по приказу оставил в Ирпене, для обороны моста. Ему с Фишзон и Бардом разрешили сопровождать пять вагонов с хлебом. На грузовой станции он их сдал какому-то интенданту. Хотел найти кого-то из руководителей большевиков, но в такой суматохе это оказалось невозможно. Все руководители уже эвакуировались. Сергей попытался переправиться в Дарницу, чтобы идти на восток, в Донбасс, в Луганск, но в это время раздались взрывы на мостах через Днепр. Дорога на восток была отрезана. Сергей, зло выругавшись на всех и вся, пошел на железнодорожную станцию. Там он поговорил с командиром красного отряда, который хотел срочно выехать из Киева куда угодно, лишь бы побыстрей убраться.

– Если найдешь место в вагонах, – командир зло махнул в сторону товарняков, – то езжай! А не будет – то твое дело, – и командир побежал выбивать в депо паровоз.

Сергей с Эльвирой и Бардом попытались проситься в вагоны. Мужчинам разрешали, но бабу никто в теплушку брать не хотел. Эльвиру бросить они не могли. Поэтому они устроились втроем на тормозной площадке. Эльвира была уже готова остаться в Киеве у знакомых, но Сергей на это не пошел, а Барда никто не слушал. Найдя на железнодорожных путях листы фанеры, они наполовину заделали боковые выходы, но торцовую сторону утеплить не удалось. Но нашли старые армейские одеяла. Наконец подогнали паровоз и состав тронулся. Куда едут – никто не знал.

Стемнело. Холодный зимний ветер пронизывающе свистел между вагонами. Бил в уши скрип колес, лязганье буферов, звон цепей. Вокруг была пугающая тишина, огней не было видно даже на придорожных остановках. Украина притихла в ожидании непрошенного гостя.

Сергей и Бард сидели на ящиках, с двух сторон прижавшись в Эльвире, грея ее и одновременно вместе удерживали тепло, которое вырывал у них беспощадный ветер. Эльвира была благодарна мужчинам, которые таким сентиментальным способом хотели не дать ей промерзнуть. Сергей спал, только изредка вздрагивал во сне, и Эльвира, спавшая очень чутко, постоянно прислоняла его к себе. Ей было тепло от того, что рядом с ней сильный человек, уверенней ее, с молчаливым упорством переносящий все невзгоды революции, и он, – признавалась она в душе, – ей очень нравится. С другой стороны от нее сидел и спал Дмитрий. Видимо, он был измотан совсем и, уронив голову на ее плечо, не шевелился. «Милый мой, – ласково, по-матерински думала она. – Тебе ли идти в революцию. С твоим незнанием жизни, неумением к ней приспособиться». Ее глаза слипались, и она впадала в проваливающийся сон, который сменялся резким пробуждением.

Утром состав прибыл в Белую Церковь, дальше машинисты паровоза категорически отказались вести состав, несмотря на угрозы командира о привлечении их к суду военного трибунала.

– Мы сюда добирались всю ночь. А раньше за три часа. А назад нам еще сутки добираться. Да и угля, и воды нет, – заявил машинист.

– Да тебя немцы расстреляют! – пугал его красный командир.

– Не расстреляют. С паровозом мы нужны любой власти.