Децимация

– Так це не те украинцы! – взвился Гетьманец. – Це зрусификованный украинский элемент. Я таких в школе учив, колы работал воспитателем. Приходилось долго перероблять ихни дурны головы. И переробляли, хоч и стоило це великих трудов! Заставляли учить историю до тех пор, пока не расскажут по писаному в учебнику, правильно выговаривая все слова А кто сопротивлялся, особенно малят, ставил я в угол, – дам ему книгу в руки, и чтобы он так с поднятыми руками стоял. Мало книг – еще подложу. Долго не могли так выстоять, – книги выпадают, я за это их линейкой… плачут, а потом наизусть рассказывают, шо я им говорил и шо в книгах написано. Так шо знай – украинец украинцу рознь! Ты ж наш, галицийский украинец, а таки балачки ведешь, як другой украинец. Повлияло на тебя сильно, что был в русском плену… ох, как повлияли на тебя москали, Панасе! Но ничого, будешь с нами, почуешь нашу самоосвидомленность – и станешь истинным украинцем. Настоящий украинец непобедим и страшен для врагов!

Панас у которого шумело в голове от выпитого, отрицательно покачал головой:

– Меня уже Бог наказал, за подлость к другим. Он и вас накажет.

– Бог, он один, – вмешался в разговор Шпырив. – А веры-то разные. У нас униатская – европейская, у них православная – азиатская…

– Слухай, що юнак глаголет, – произнес заметно охмелевший Лаврюк, обращаясь к Панасу. – Вин прав. Я разных в Европе вер насмотрелся, но наша вера лучшая – она никогда не подчинилась москалям.

– Нехай, шо она лучшая. Но люди одинаковы везде, – упрямо не соглашался Панас.

– Да шо с ним зараз балакать! – сказал Гетьманец. – Пидемо по жидве и побачим, у кого вера лучше, кто прав и непобедимей, – он широко раскинул руки в предчувствии удовольствия и сладко потянулся.

В это время в шинок зашли два гайдамака в синих жупанах. Увидев их, один гайдамак удивленно сказал:

– Лаврюк, а шо ты здесь до сих пор сидишь? Хлопцы уже давно занимаются реквизициями.

– Тарасе, – ответил Лаврюк, – як выпустили вас с казармы?

– А нихто нас не запирал, ворота открыты – кто захотел, тот и ушел. Сейчас они на Подоле. Вот идет потеха!

Лаврюк и его товарищи поняли, что зря им пришлось лезть через дыру в заборе, чтобы тайком выбраться из монастыря. Никто не следил за ними. Между тем, Тарас вытащил из бокового кармана жупана горсть ассигнаций:

– Вишь? Реквизировали у жидив.

Заметив завистливые взгляды компании, он полез в другой карман и вынул часы, а вместе с ним цепочки желтого и белого цвета:

– Годинник. Золотой! Зараз хлопцы такой порядок наводят среди жидив, що жах. Поспишайте, а то вам мало чого достанется.

И Тарас, бросив на стойку прилавка кучу грязных бумажек, приказал официанту:

– Самое кращее. Чи коньяку, чи шнапсу.

Лаврюк заторопился:

– Действительно пора. А то весь момент пропьем, а нового може не буты.

Они вышли. Вечерело. На ярко-голубом весеннем небе заходило за горизонт красное солнце, золотя кресты на куполах Андреевского собора. Шпырив, зажмурившись от яркого после подвальной темноты шинка света, глядя на святого Андрея, произнес:

– А красиво…

– Шо? – вмешался Гетьманец. – Так це православная церковь. Тьфу! – и он плюнул в сторону собора. – Воны не могут быть красивыми.

Шпырив, увидев возмущенное лицо своего старшего и более умного товарища, немедленно переменился:

– Фу, гидота москальская!

Он сдернул с плеча винтовку, с колена прицелился в сторону Андреевского собора и выстрелил.

– Що ты робишь? – накинулся на него Лаврюк.

– Хочу сбить хрест на куполе, – ответил Шпырив, досылая новый патрон в патронник.

– Закинчуй, – Лаврюк грязной рукой, взявшись за цевье приподнял винтовку. – Отсюда не попадешь. Пустое дило. Краще завтра пидемо и обоссым всю церкву.

Вмешался Гетьманец:

– Пишлы, бо нам ничого не достанется. А ты, Сеникобыла, идешь с нами?

– Ни. Я лучше пиду в свой монастырь.

– Як знаешь, – ответил Лаврюк. – Но твоей доли не будет, не рассчитывай.

– Нехай.

Панас, повернувшись, зашагал вверх по крутому откосу в гору, где золотились маковки праведного Андрея. Он шел по узкой улочке, где вряд ли могли разъехаться два конных экипажа. Уже перед самым выходом с подъема его окликнула стоявшая в проеме открытой калитки баба лет под сорок:

– Ты что, солдатик, заблудился, или хочешь приблудиться?

Панас остановился и молча посмотрел на нее. Ее веселый, расхлябанный голос не соответствовал просящему выражению лица. Видимо, женщине необходимо было заработать деньги для себя, для детей. Панас взглянул на Подол, на мелкие постройки одно-двухэтажных домов, тающих в сумерках. От черных по-весеннему вод Днепра медленно наползал грязно-голубой туман. Света в домах не было видно. Подол ждал очередного нашествия…

Панас медленно отвел глаза от Подола, обреченного сегодня на насилие и, не здороваясь, спросил женщину:

– Горилка е? Продашь?

– Е, е! – по-украински, радостно подхватила женщина. – Заходь, солдатик.

Вздохнув, Панас вошел в темноту низенького коридорчика. Этой женщине нужны были деньги, и он ей их даст.

Лаврюк, Гетьманец, Шпырив после ухода Панаса поспешили вглубь Подола. Гетьманец по дороге ругался на Панаса: