Децимация

– Все империи рано или поздно распадаются, и Россия – не исключение, – но, почувствовав что-то не то в своих словах и увидев насторожившиеся взгляды немцев, поправился: – Имеются ввиду азиатские. Цивилизованные, – как, например, Австро-Венгрия – вечны. Так вот, могу ответить господам бессарабцам, что на этой территории проживает значительное количество украинцев, и они проживали там издревле, еще до прихода валахов, молдаван, гагаузов. У вас нет общих границ с Россией, и эта небольшая частичка бывшей империи должна войти в состав нового государства, – я имею ввиду Украину. Я понимаю, что у вас могут быть различные интерпелляции по этому вопросу, но мы придерживаемся единой линии – Бессарабия должна быть включена в состав украинской державы, и мы ведем в этом направлении переговоры с нашими союзниками – Германией и Австро-Венгрией… и надеюсь, они закончатся положительным результатом. А теперь пусть выскажутся члены кабинета министров.

Грушевский величественно поднял руку, приглашая членов рады к дискуссии. Но дискуссии не получилось. Все поддержали точку зрения головы. А предварительный итог подвел премьер-министр Голубович, который терялся или просто не умел выступать перед публикой. Его анемичное лицо от волнения несколько заалело:

– Мое правительство не может признать Бессарабию… вот… там могилы наших предков, – он взглянул на Грушевского, будто ища помощи и, поймав одобрительный кивок его головы, заикаясь от волнения, продолжал: – Там же живут украинцы! Они всей душой желают присоединиться к своей родине… вот… мы не оставим их без поддержки. Нет! Это, значит, решение моего кабинета, – заключил он и, словно стыдясь своего невразумительного выступления, резко, будто подломились ноги, сел.

Бессарабская делегация, видя, что ее предложение не нашло отклика в украинском правительстве, заметно потускнела, и тогда ее руководитель Новаковский обратился к председательствующему с просьбой еще раз прояснить свою позицию. Но Грушевский холодно ответил, что они заседают достаточно долго, а вопросов для обсуждения еще много, и позволил только высказать свое мнение по решению украинского правительства. Новаковский, еще не старый человек, с пронзительно белой сединой в черных волосах, покраснел от гнева, и его смуглое лицо еще более потемнело. Четко выговаривая по-русски слова, сдерживая этим себя, чтобы не сорваться, дрожащим, тихим голосом произнес:

– Вы стремитесь любой ценой попасть на страницы исторического учебника, не замечая народов, которые живут рядом с вами. Если бы не Брестский мир и не ввод на нашу территорию, – по вашему согласию, – немецких и австрийских войск, проблема нашей самостоятельности не встала бы. Ваши претензии насчет украинцев, проживающих по Днестру, смешны. Их всего пятнадцать процентов, русских намного больше. За украинским народом вы признаете национальные чувства и стремление к объединению, зачем же бессарабским народам отказывать в этом? Мы не претендуем на новороссийские и малороссийские земли. Мы говорим об исторических границах Бессарабии в рамках России. Почему же к большим народам, как к Германии, вы относитесь подобострастно, а к малым – нет? Такое различие отношений достойно хулиганов, панове…

Но Грушевский не дал ему договорить и, впервые за время сегодняшнего заседания, схватил колокольчик, и он непривычно чисто, для этой пропахшей политическими интригами комнаты, серебристо зазвенел. И сразу же, как по команде, раздался неодобрительный шум сидящих министров, сурово смотревших на бессарабцев, топорщивших кверху в видимом каждому неодобрении, усы. Грушевский понял, что ему необходимо сейчас перед всеми показать твердость своего духа и смелость. Другого такого момента может еще долго не представиться. Он резким движением скинул свои очки, зажав их в протянутой в сторону гостей руке, и гневно прокричал:

– Украина – это Украина! Это – держава!У нее великое будущее! А Бессарабия – ничто!

Раздались аплодисменты членов рады. Они по достоинству оценили мужественный политический выпад своего головы. Делегация Бессарабии встала и покинула зал. Грушевский внутренне был доволен собой. Он проявил политическую волю в такой щекотливой ситуации, он показал зеленой молодежи, – то есть министрам, – как надо отстаивать интересы державы. Грушевский снова сел за стол, перебрал бумажки и нарочито усталым голосом, чтобы было видно всем, произнес: